Бб высшей квалификации (СИ)

Поскольку наша будка стояла на самом берегу, море было в двух шагах от двери, чуть не сказала, что его было видно из окон, но окон в нашем жилище не водилось. Купались мы целыми днями, а особенно пьянили ночные купания. Пляж считался пограничной полосой - граница проходила по морю. Ежевечерне песок вспахивался допотопным трактором, после чего "граница" считалась закрытой "на замок". Но поскольку всякий запретный плод манит неудержимо, мы с восторгом перепрыгивали через вспаханную линию и купались до изнеможения, уворачиваясь от луча прожектора, бродившего по береговой полосе.

В перерывах между купаниями мы совершали набеги на Нарву, не обходили вниманием и Усть-Нарвскую набережную - местный променад и центр всеобщего притяжения, а также всячески пытались разнообразить свою жизнь общением с аборигенами. Периодически мы посещали финскую баню, поначалу казавшуюся недосягаемой. Число желающих значительно превышало пропускную способность, посему попасть туда можно было лишь по записи. Список был настолько велик, что мы смогли бы попариться, только задержавшись в "Норусе" на пару дополнительных смен. Но, как всегда, помогла наша природная общительность: у нас завелось несколько влиятельных знакомых, которые проводили нас в любое труднодоступное место по первому требованию.

Там же в Усть-Нарве я весьма необычным образом отметила свое девятнадцатилетие. Проснувшись утром, я обнаружила, что все подступы к нашей будке засыпаны великолепными разноцветными георгинами. Самое забавное, что каждый из них имел бирку с названием и номером: как будто, кто-то ограбил оранжерею. Почти так и оказалось: у меня завелся поклонник из аборигенов: главный педиатр из Нарвы, который сначала изредка, а потом все чаще и чаще наезжал к нам в гости. Так вот, этот самый уважаемый доктор (окружающие относились к нему с большим почтением, несмотря на его молодость) ночью совершил набег на близлежащий цветочный питомник и порезвился там от души. Его набег оказался более удачным, чем наш, так как он не был ни пойман, ни даже обнаружен. Местная публика еще долго обсуждала разорение питомника и пропажу каких-то редчайших цветочных экземпляров. В число подозреваемых попал кто угодно, кроме реального "преступника".

* * *

Итак, в последние студенческие каникулы мы с Галей и моей сестрой Олей гордо отбыли в направлении Сочи. Олю отпустили под мою ответственность (я, хоть и слыла среди родственников буйной, легкомысленной и непредсказуемой, все-таки была старше, оканчивала институт и являлась замужней дамой). Оля не могла придти в себя от счастья, ее свобода в семье еще более ограничивалась, чем в свое время моя (хотя, в отличие от меня, она принимала это покорно и никогда не бунтовала). Олиным единственным условием было наличие городского туалета, против чего мы тоже не стали возражать, хотя и ухмыльнулись про себя; во всем остальном она готова была следовать за нами без рассуждений.

Перед поездкой Лина, Галя и я решили месяц поработать, чтобы заработать на дорогу хотя бы часть требуемой суммы. В то время студентам устроиться на временную работу или найти приличную подработку было почти невозможно. Мы и раньше делали попытки, но безрезультатно. Однажды мы попытались найти работу через Бюро по трудоустройству. Обратились официально к сотруднику, были выслушаны со вниманием и неожиданно быстро получили направление на Печатный Двор. Мы тотчас же отправились туда, отыскали отдел кадров, предъявили документ, и были немало обескуражены, когда в ответ услышали гомерический хохот, еще долго сотрясавший принявшего нас кадровика и остальных сотрудников. Оказалось, что им требовались грузчики, посему наша бравая компания и вызвала такую реакцию (мои подруги были столь же "крупными" девушками, как и я, так что мы вполне подходили на роль грузчиков). Стало ясно, что работник Бюро просто посмеялся над нами, и на том наши попытки найти работу прекратились.

В это лето нам помогла моя свекровь. Она работала в медицинском училище при Куйбышевской больнице, где преподавала и заведовала практикой. Лину с Галей ей удалось пристроить картоношами в поликлинику при больнице. Мне же по блату досталась значительно более "хлебная" и "непыльная" работа: меня оформили секретарем в училище, но поскольку летом в пустом помещении секретарствовать было не у кого, мне поручили начертить какие-то графики и таблицы. О своей большой дружбе с черчением и изобразительным искусством я уже писала, посему понятно, сколь успешен был мой труд. Я извела, практически, весь запас ватмана, который удалось отыскать, но желаемого результата так и не достигла. Было стыдно за нахлебничество, а кроме того, жалко Лину с Галей, бегавших по лестницам в ужасающую жару (это было самое жаркое лето почти за всю историю нашего города). В перерывах девочки забредали в мою благодатную прохладу, чтобы перевести дух и хоть немного отдохнуть от шума и суеты. Я чувствовала себя преступницей из-за незаслуженного пребывания в столь райских условиях и старалась всячески ублажить подруг.

Вскоре Лину, всегда умевшую с легкостью расположить к себе окружающих, "повысили" в должности и перевели на более "престижную" работу - она сделалась регистратором, а Галя так и продолжала носиться (точнее сказать - ползать) по лестницам и кабинетам. Старушка, штатная картоноша, глядя на ее муки, однажды сочувственно посоветовала: "Ты бы, девонька, хоть в ПТУ поступила, что ли, получила бы какую-никакую специальность". Дело в том, что никто не знал, что мы студенты, это держалось в строжайшем секрете, иначе нас бы на работу не взяли.

* * *

В Сочи мы замечательно провели время. Жили в роскоши, что в летнюю пору на юге было совершенным чудом. У нас была отдельная однокомнатная квартира в частном доме, с кухней, прихожей, водопроводом и газом, а главное с городским туалетом, обитавшем в кирпичном "особняке" во дворе, по-видимому, из уважения к столь редкому в южных условиях удобству. И все это располагалось в самом центре города. Правда, спальных мест было всего два, из которых одним являлась потрепанная скрипучая раскладушка, а вторым была широченная двуспальная тахта. Оля предпочла уединиться на раскладушке, а мы с Галей благоденствовали на хозяйском ложе. Вообще у нас с самого начала наметилась некоторая дистанция между нами - "солидными дамами", умудренными жизненным опытом и Олей, которую мы воспринимали, как неразумного ребенка. Ретиво исполняя свою миссию, мы все время понукали доверенную нашему попечению "молокососку". Однажды, переусердствовав, даже умудрились довести Олю до слез, после чего несколько поумерили свой воспитательный пыл.

Хозяева квартиры переселись на лето в какое-то иное место и лишь периодически удостаивали нас посещениями. Хозяйка - желчная, вечно всем недовольная особа с тонкой ниточкой на месте губ, придирчиво осматривала свои угодья, старательно выискивая следы преступлений, в коих не сомневалась. Даже если ничего, порочащего наше доброе имя, отыскать не удавалось, она профилактически осыпала нас потоком замечаний и ценных указаний. Ее набеги поначалу вызывали почти священный трепет, но постепенно стали забавлять, особенно после того, как в кипе старых газет, широко используемых в юдоли грез и одиноких раздумий, мы случайно наткнулись на ее переписку с нынешним мужем. Немало не смущаясь и не мучаясь угрызениями совести, мы с интересом ознакомились с этими шедеврами эпистолярного жанра. Особое удовольствие доставляли многочисленные "неологизмы": "эродром", "люминатор" и прочие. Мы еще многие годы спустя цитировали эти письма, не в силах забыть такие перлы. Написанные высоким штилем, письма эти изобиловали высокопарностями, на фоне которых полная безграмотность автора переливалась всеми красками спектра. Внешность хозяина дышала благородством и интеллигентностью. Своими тронутыми сединой висками, поджарой спортивной фигурой и вкрадчивыми манерами он напоминал молодого профессора. Это впечатление сохранялось ровно до того момента, пока он не открывал рот.