Войны Миллигана (ЛП)

Убедившись, что больше никто не видел этой поправки, Томми яростно покрыл эту часть рисунка водной основой. Он хотел помешать Аллену.

Сначала Томми хотел пожаловаться Артуру, но тут же передумал — он внезапно понял, что хотел сказать этим своим рисунком Аллен. Когда-нибудь, когда они умрут или окажутся на свободе, администрация решит отмыть эти стены, чтобы избавиться от рисунков Миллигана. И тогда они обнаружат этот поднятый средний палец ‒ их последнее художественное послание руководителям Лимы. Томми согласился — идея отличная.

Через несколько дней администрация удивила его тем, что попросила сделать еще одну фреску — настолько им понравилась первая. Новая картина должна была расположиться у входа в здание, в коридоре между двумя решетками. Длина стены была тридцать метров, высота четыре метра — эта фреска стала бы одной из самых длинных в мире росписей, находящихся в помещении.

Томми вновь выбрал осенние цвета ‒ каштановый, оранжевый и желтый. Он писал целыми днями, настолько погрузившись в изображение природы, что иногда забывал о времени.

Каждый день, утром и после полудня, его приводили к внутренней стороне решетки, которую открывали электрическим пультом. Вот что значит быть сумасшедшим — ему достаточно было открыть вторую дверь, чтобы оказаться на свободе. Но он, разумеется, не собирался сделать этого. Томми толкал тележку с принадлежностями для рисования, тащил приставную лестницу и строительные леса в тамбур, потом дверь закрывалась за ним, и он оставался взаперти между клиникой и свободным миром.

Просто история всей его жизни.

С каждой стороны коридора ‒ внутри пациенты, снаружи посетители ‒ зрители собирались у решеток, чтобы посмотреть на его работу.

На третий день его отвлек необычный звук. В его направлении по земле катился какой-то предмет. Бутылка пепси. Подняв глаза, он увидел пациента, который махал ему рукой.

— Продолжай украшать стены, художник!

В его сторону катилась другая баночка, затем к его ногам по полу скользнул пакет мятных конфет. Томми засунул их в карман и благодарно кивнул пациенту, который их ему прислал. Осознание того, что сокамерники оценили его творчество, согревало его сердце.

Когда рабочий день закончился, измученный Томми убрал свой инвентарь и вышел из пятна.

Томми сменил Аллен. Он вернулся в корпус, чтобы помыться и выкурить сигарету, которую он нашел в кармане. А потом он устроился в комнате отдыха и строчил до отбоя.

Для персонала это было явной неожиданностью.

Надзиратели снова начали жаловаться. Напряжение стало настолько сильным, что Тед Горман упрекнул Аллена в том, что тот посвящает писанине слишком много времени, ссылаясь на то, что это вредно для его лечения.

— Когда я разрешил вам писать, — сказал он. — Я не ожидал, что вы приметесь за книгу.

На мгновение Аллен задумался, а потом решил, что пришло время.

— Мистер Горман, вы знаете, что я пишу книгу. Вы знаете, с кем. Вы хотите помешать свободе его слова? Или моей?

— Нет, конечно, нет! — поспешно ответил Горман. — Естественно, вы можете писать свою книгу, но не уделяйте этому так много времени, вот и все. И, ради Бога, прекратите так пристально смотреть на надзирателей, когда вы пишете!

— Но мне нельзя писать у себя в комнате, и мне приходиться сидеть здесь, чтобы получить право на ручку. А так как они всегда стоят за столом, то, когда я поднимаю глаза, они оказываются прямо передо мной. И как, по-вашему, мне на них не смотреть?

— Миллиган, вы же знаете, здесь много параноиков.

Аллен долго смотрел ему в глаза.

— Что вы предлагаете? Вы знаете, что я не должен находиться в корпусе с такими ограничениями, но меня держат здесь уже почти шесть месяцев. Вы знаете, что мне здесь нечего делать. Доктор Линднер знает, что мне здесь нечего делать. Но никто из вас не хочет открыто признать это!

— Ладно, ладно! Вам нечего делать в корпусе 5/7.

Аллен едва сдержал улыбку. Он понимал, что надзиратели были готовы подать из-за него в отставку.

На следующей неделе его перевели в открытый корпус.

Когда Аллен зашел в свою новую камеру корпуса 6, он обнаружил, что на решетчатых окнах нет сеток. Он посмотрел на двор через стекла своего второго этажа, и застыл с раскрытым ртом.

— Бли-ин! Внизу животное!

Раздался незнакомый голос:

— Ты что, никогда раньше не видел лань?

Аллен быстро осмотрелся.

— Кто это сказал?

— Я в другой камере, — ответили ему.

Аллен взглянул за дверь и увидел огромного отжимающегося афроамериканца.

— Что ты здесь делаешь? — спросил его мужчина.

— Я только что переехал, — ответил Аллен.

— Добро пожаловать. Меня зовут Зак Грин.

— Эй, там внизу лань!

— Да, и иногда появляется еще одна. Я здесь только одну неделю, но я их уже видел. Еще есть гусь и много кроликов. Сейчас они спрятались, но когда солнце будет пониже, снова выйдут во двор.

Аллен открыл окно, чтобы бросить через решетку печенье для лани. Проглотив пирожное, животное подняло на него глаза, и он был потрясен нежностью ее взгляда.

— У нее есть имя? — спросил он.

— Думаешь, я знаю?

— Я буду называть ее Сьюзи.

Когда лань в несколько грациозных прыжков удалилась, у Аллена скрутило живот. Он только что понял, что свободна была она, а не он.

— Боже мой, как бы я хотел тоже выйти и немного побегать! — говорил он, кружа по камере.

— Тебе ничего не мешает это сделать.

— Что ты несешь?

— Корпус № 6 — полуоткрытая секция. Ты можешь погулять по коридорам, а, если запишешься, то можешь выйти во двор и побегать вокруг здания. Они тут поощряют физическую активность.

Аллен не верил своим ушам.

— Ты хочешь сказать, что я могу один выходить из корпуса?

— Когда захочешь.

Аллен осторожно сделал шаг к главному коридору. Сердце бешено колотилось, пока он оглядывался по сторонам. Они были в заключении так долго, что он не знал, как поступить. Будто сами по себе, его ноги начали двигаться все быстрее и быстрее. Он чуть было не побежал, но быстро взял себя в руки, потому что коридор заполнили другие пациенты. Пока что Аллен решил просто ходить большими шагами. Ощущение того, что пот течет по его телу, приводило в восторг. Он ходил по коридору туда и обратно, а потом осмелился открыть дверь, чтобы выйти во двор.

С шага он перешел на рысь, затем на легкий бег, и наконец, Аллен побежал так быстро, как только мог. Его ноги стучали по бетону, ветер раздувал волосы, свежий воздух ласкал кожу.

Он почувствовал, как слезы потекли по его щекам, и остановился, задыхаясь. Он кивнул головой, зарыдав от радости — от того, что ему вернули свободу, которой он так долго был лишен.

Затем в его голове раздался голос: «Придурок, ты же в тюрьме!»

12. «Закон Миллигана»

С приближением слушания 14 августа 1980, Коламбус становился местом активной юридической и политической деятельности.

В результате быстрого перевода Миллигана из палаты корпуса № 9, со строгими условиями содержания, в корпус № 5/7, где условия были помягче, а затем и в полуоткрытый корпус № 6, — появились некоторые обнадеживающие знаки, которые свидетельствовали о заметном улучшении его психического состояния. Но многие, в том числе, некоторые газеты Коламбуса и несколько законодателей штата Огайо, подогревали опасения тех, кто боялся законного перевода Миллигана в заведение открытого типа, как Афинский центр психического здоровья, или вовсе освободительного приговора.

Во время первого судебного заседания судьи Кинуорти, 30 ноября 1979 года, адвокаты Билли поставили под сомнение легальность его ускоренного и принудительного перевода в Лиму.

Этот новый суд поднял две другие проблемы: после того, как Голдсберри подал прошение о переводе Миллигана в государственную психиатрическую клинику, суд должен решить, требует ли его психическое состояние содержания в учреждении с высокой степенью безопасности. Голдсберри также подал прошение о том, чтобы суд признал виновными в грубом нарушении генерального директора Лимы Рональда Хаббарда и заведующего по медицине Льюиса Линднера, так как они не исполнили решение Кинуорти от 10 декабря 1979 года.