Григорий Шелихов

голову. Войдя в общество людей, видевших дорогу к жизни только в

скупом и скучном накоплении - "копейка рубль бережет", - Григорий

Шелихов проникся к ним презрением. С дворянством не сошелся - случая

не представилось, да и своим достоинством поступаться не умел. Так и

дошел в одиночестве до того, что мысленно все чаще стал сравнивать

себя с одиноким несокрушимым морскими бурями кедром - таким, как тот,

который мореход видел однажды на пустынном американском берегу.

Вершина этого кедра стала забывать, чем она обязана корням и

побегам подножия, сдерживающим под кедром почву.

В конце восемнадцатого века среди сибирских простых людей в дикой

глуши далекого востока России народная молва охотно подхватила и

высоко подняла имя отважного морехода и землепроходца Григория

Ивановича Шелихова. В открытой им никому неведомой и вольной стране

одни надеялись найти приют и выход из беспросветной нищеты и унижения

- "там вздохнем, без пачпорта и подушных жить будем", другие же в

удаче Шелихова и его первых сподвижников видели осуществление

собственных затаенных мечтаний и возможностей - "и нас господь

крепостью, мужностью и разумом не обидел, найдем и мы себе долю".

Много людей из низов искали случая примкнуть к делу Шелихова, чтобы

своим самоотверженным трудом и отвагой подкрепить сотню шелиховских

удальцов, пробравшихся в Америку. Эти люди мечтали обстроить, запахать

и отстоять для России новые американские владения.

4

Храпы и хозяин поначалу были довольны друг другом. Шелихов

ежевечерне расплачивался с ними, выдавая по полтине за день, хотя в

иные дни люди и не работали, а вылеживали на песке под скупым солнцем

и еще чаще под опрокидываемыми при дожде баркасами. Храпы стоически

отклоняли самые выгодные предложения охотских жителей - "до спаса

поработаешь, зиму в тепле продержу и кормить буду" - и еще более

заманчивые посулы вербовщиков Биллингса, который подбирал команды на

суда снаряжаемой на Алеутские острова экспедиции.

- Мы в поход готовы, хоть на край света, но не под мундирным

мореходом, - отвечали храпы к вящему удовольствию Шелихова и после

вечерней получки гурьбой валили в кабак Растопырихи послушать

"соловья".

Такое прозвище получил бывалый мореплаватель Прохор Захарович

Пьяных.

Потомок вологодских лесовиков, в конце семнадцатого века под

предводительством Владимира Атласова добравшихся до Камчатки и

открывших миру эту вулканами покрытую страну, Пьяных считал себя

кровным русаком, хотя внешность его свидетельствовала о неизгладимой

примеси с материнской стороны ительменской туземной крови. Карие, как

крупные кедровые орехи, глаза под нависшим надлобием, грива русых

волос над желтым, взрытым оспинами лицом падала на крутые плечи

приземистого тулова - в груди поперек себя шире.

На свои широченные плечи - верхнюю палубу, как он их называл, -

Прохор Захарович легко вскидывал "четверть соли" - десятипудовый куль

- и с ним по зыбкой доске всходил на борт корабля. С тушей убитого на

охоте оленя, присвистывая снегирем, он перепрыгивал через глубокие,

кипятком кипящие ручьи, прорезающие подножия действующих сопок, и шел

себе как ни в чем не бывало. От людей, с которыми говорить не хотел,

отделывался тем, что пожимал плечами: не понимаю, мол, о чем речь, и

прибегал к свистящему и шипящему ительменскому языку, а на нем не

разговоришься.

На побережье Охотского моря, до самого Гижигинска, и на обоих

берегах Камчатки, восточном и западном, все от мала до велика знали

Прохора Захаровича Пьяных как желанного и занятного гостя в каждой

избе и яранге: Пьяных, как никто, умел расцветить мрак темных жилищ

Приполярья рассказами о странствиях и приключениях во всех широтах

Великого океана.

До отхода в поворотное плавание на Америку Пьяных устроился в

кабаке Растопырихи, как в своей штаб-квартире. Не преследуя никаких

целей, кроме услаждения себя во хмелю приятными разговорами, Прохор

Захарович всегда встречал среди храпов внимательных слушателей. Чудеса

и приманки американского рая, открытие которого он приписывал себе и

гордился тем, что "первый увидел и закричал "земля", не то бы прошли

мимо", увлекали людей.

- Не жизнь, а райское житие, - говорил Пьяных. - Рыба, звери сами

в руки идут, птицы видимо-невидимо, есть и такие... серенькие, что не

худо поют, вроде будто соловушки. Коренья - репа наша, к примеру, -

сажали - в голову вырастает. Американцы, алилуты, чугачи и какие там

еще есть - люди рослые, становиты, больше круглолицы и живут до ста

лет. Женщины, - причмокивает "соловей", - удивительные! Подбородки,

грудь и плечи так раскрашены, будто косынки шитые, ходят босы, но

чисто, для того умываются своей мочой, а потом водою. К нашему брату,

особенно ежели кто русявый и бородатый, привязчивы. Одна такая, в губе

фунтовая колюжка, в носу кость рыбья - дворянка, значит, по-ихнему, -

ко мне пристала... Страсть ласковая! - не смущаясь общим хохотом,

солидно умозаключил Захарыч. - Хвори обнаковенной не знают, кроме

примеченной... венерической, завезли треклятые китобои иностранные...

Они в те края нет-нет и забегут! Пуще жизни любят эти дикие в гости

ходить и гостей принимать, пляски плясать, и первая почесть на пиру в

том, что подносят холодную воду... Налей-ка, Родионовна, чепурашечку

за алилутов простодушных выпить, вольготная там жизнь! - и Пьяных в

волнении от своих воспоминаний, подогретых изрядной долей хмеля,

бросил чарку в подол Растопырихи. Та восседала на куче юколы под

выставленной на середину кабака бочкой водки.

- Чего же ради ты в раю этаком остаться не соблазнился, по морям

колесишь, утопления ищешь? - усумнился в прелестях американского рая

артельный староста Лучок Хватайка. Полное его имя Лука, но по причине

малого роста и едкости характера Хватайку никто не удостаивал этого

полного имени. - Гоняет тебя купец твой, Шелихов...

Пьяных опрокинул очередной стаканчик, обтер усы и не сразу

ответил.

- Это ты, - крикнул он, покосившись на Хватайку, - не можешь

понимать. Я - мореплаватель, меня и мамка в баркасе под Камчаткой в

бурю родила. Оттого не положено мне на суходоле, хотя бы и в ягодах, с

бабами сидеть, на суше я цинготной болезни подвержен... А чем в

Америке для прочих людей не вольная жизнь? Двести рублей на год

жалованья хотя бы такой безмозглый, как ты, получает, да компанейский

полупай - Григорий Иваныч всех в компанионы записал, кто в прошедшее

плаванье с ним пошел, - пять сот рублей вытянет, а ежели в рубашке

родился, и в тысячу обозначится. Пять годков, велик ли срок, отбыл -

купцом возвернулся...

- Видели, каких ты из нашей породы обратных купцов привез, - не

унимался Хватайка, - с цингой и в вередах, хватит пакости на полный

пай... Нет, Прохор Захарыч, напрасно ты народ сказками американскими

смущаешь, разве что заплачено тебе...

- Ты кто т-таков? - вытаращился на Хватайку Пьяных. - Ты в

Америке был, чтоб в моих словах сомневаться и марать?..

- Да зачем мне трудиться-то марать, - насмешливо возразил

Хватайка, - купцы, куда бы они ни втерлись, сами все замарают, и

чиновники к этому делу печать гербовую приложат да отпишут - все,

дескать, по закону...

Споры Хватайки с Пьяных не всегда разрешались мирно. Храпам не

раз приходилось выручать мелкорослого и тщедушного Лучка из могучих

рук вошедшего в раж Захарыча. Другому храпы не спустили бы неуважения