Вокруг Чехова

решил действовать на свой страх и риск. Он напечатал объявления, в которых приглашал

лиц, искавших счастья и простора, присоединиться к нему и отправиться вместе с ним на

новые места. Набралось около сотни семей. Чтобы они не остались без духовной пищи,

Ашинов пригласил с собою иеромонаха Паисия как главу будущей филиальной

православной церкви в колонии и иеромонаха Цветаева как врача и духовного пастыря.

Авантюристы погрузились на пароход в Одессе и отплыли в обетованные места.

Ашинов выгрузил их на бе-{140}регу Красного моря, заняв французскую колонию Обок и

переименовав ее в «Новую Москву». Выкинули русский флаг и расположились лагерем.

Французское правительство сделало русскому правительству запрос. Последнее

ответило, что оно не имеет ровно никакого отношения к Ашинову и к «Новой Москве» и

что «атаман» действует на свой собственный риск и страх.

Тогда французское правительство отправило в Обок крейсер. Ашинову было

предложено немедленно же очистить берег и спустить русский флаг. Он категорически

отказался, вероятно, надеясь на поддержку своих друзей в России. Тогда крейсер открыл

по «Новой Москве» огонь. Было перебито много женщин и детей, некоторые семьи были

взяты на борт крейсера, но куда девались затем сам Ашинов и Паисий, я теперь уже не

помню. Что же касается бывшего врача Цветаева, то он через непроходимую

Даникильскую пустыню в Африке совершил переезд в Абиссинию, был принят

абиссинским негусом Менеликом, завязал с ним сношения и это свое путешествие описал

потом, если не ошибаюсь, в «Ярославских губернских ведомостях». В монашестве он

носил имя Ефрем.

В середине лета 1884 года брат Антон, прихватив с собой меня, отправился в

Звенигород уже в качестве заведующего тамошней больницей на время отпуска ее врача С.

П. Успенского. Вот тут-то ему и пришлось окунуться в самую гущу провинциальной

жизни. Он здесь и принимал больных, и в качестве уездного врача, тоже уехавшего в

отпуск, должен был исполнять поручения местной администрации, ездить на вскрытия и

быть экспертом в суде. В Звенигороде был тот дом, в котором помещались все сразу

правительственные учреждения и о котором один из чеховских героев говорит: «Здесь и

полиция, здесь и милиция, здесь и юстиция – совсем {141} институт благородных девиц».

Звенигородские впечатления дали Чехову тему для рассказов «Мертвое тело», «На

вскрытии», «Сирена». А когда наступал вечер, мы с братом шли в гости к очень

гостеприимной местной дачнице Л. В. Гамбурцевой, у которой были хорошенькие дочки и

можно было послушать музыку и пение и потанцевать. Фельдшером в звенигородской

больнице был почтенный солидный человек Сергей Макарыч, а лаборантом в аптеке –

юноша Неаполитанский, который вечно перепутывал прописываемые братом Антоном

лекарства, так что мне поручено было следить за действиями этого звенигородского

алхимика.

В один из первых же дней заведования Чеховым звенигородской земской больницей

привезли туда мальчика лет пяти, у которого был парафимоз. В деревне на такие пустяки

не обратили внимания, но ущемление повлекло за собой отеки, появились признаки

гангрены, и бедный мальчуган должен был бы совсем лишиться пола, если бы родители не

спохватились и не привезли его в город в лечебницу. Таким образом, брату Антону чуть не

с первого же дня пришлось приниматься за операцию. Но ребенок так громко кричал и так

неистово дрыгал ногами, что Антон Павлович не решался приняться за дело. Баба,

привезшая мальчика, рыдала навзрыд, два фельдшера, Неаполитанский и я, назойливо

стояли тут же и ожидали результатов от такой интересной операции, – и это еще больше

стесняло брата. Кончилось дело тем, что он написал записку к проживавшему в

Звенигороде уездному врачу П. Г. Розанову, чтобы тот зашел к нему в больницу взглянуть

на мальчугана. Почтенный доктор не заставил себя долго ждать, и не прошло и минуты,

как все уже было готово, мальчишка успокоился, и мать повезла его обратно в деревню.

Так им все было просто и ловко сделано, что у нас, зрителей, появилось даже

разочарование, что все дело оказалось {142} такими пустяками. Знакомство Антона с этим

милым доктором, если не ошибаюсь, началось еще в Воскресенске, куда тот приезжал

навестить врача Архангельского, где и встретился с моим братом, а после этого случая они

сдружились и, долго между собою переписывались. П. Г. Розанов был человеком науки,

печатался в медицинских журналах, первым из русских врачей подал на Пироговском

съезде мысль об учреждении в России министерства народного здравия и все время

мечтал об издании врачебной газеты или журнала, и при этом не узкоспециальных, а с

бытовым, публицистическим оттенком. Но, помнится, брат Антон отговорил его.

– Журнал вас только разорит и состарит, – сказал он. – Да к тому же вы не найдете

сотрудников, и придется все писать самому.

Брат Антон гулял у него на свадьбе и так там «нализался», что долго об этом

вспоминал. Они были там вместе с доктором С. П. Успенским, от него они поехали

«поперек всей Москвы», очутились потом в известном кафешантане, и только под утро

Антон Павлович вернулся домой.

Будучи студентом, я любил бывать в гостях у упомянутой мной Л. В. Гамбурцевой,

жившей по зимам в Москве, на Немецкой улице. Там было весело, всегда собиралась

молодежь и поощрялись искусства. Там же летом, в пустой квартире, останавливался не

раз по приезде в Москву из Звенигорода и Воскресенска и Антон Павлович. В один из

вечеров, в субботу, я увидел там кадетика, совсем еще юного, который не принимал

никакого участия в общем веселье, а сидел у рояля и задумчиво тренькал одной рукой по

клавишам. После танцев хозяйка ему сказала:

– Саша, сыграйте нам что-нибудь.

Кадетик тотчас же встрепенулся и стал играть известный концерт74 на мотивы из

«Гугенотов», очень трудный, {143} но известный каждому ученику консерватории и

каждому пианисту.

Это был знаменитый впоследствии виртуоз и композитор А. Н. Скрябин. Как я

жалею, что не сошелся с ним тогда поближе!

У Л. В. Гамбурцевой были две племянницы75 – Маргарита и Елена Константиновны,

или попросту Рита и Нелли. Рита была замужем за известным железнодорожным

инженером бароном Спенглером, а Нелли тогда только что кончила курс в гимназии.

(Между прочим, у матери этих двух сестер была та самая комнатная собачка, которая

ворчала «нга-нга-нга» и о которой писал в одном из своих рассказов брат Антон.) У

Спенглеров всегда собиралась молодежь, было весело, и часто мы, братья Чеховы, бывали

у них на Новой Басманной. В это время Антон Павлович только первый год был врачом и

колебался, заняться ли ему медициной или отдаться литературе. У Спенглеров были

маленькие дети, и они-то и стали первыми пациентами Антона Павловича. В качестве

гонорара за лечение Спенглеры поднесли ему портмоне, в котором оказалась большая

золотая турецкая монета, которую мы называли лирой. Часто потом эта лира выручала

Антона Павловича в минуты жизни трудные. Он передавал ее мне, я относил ее в ломбард,

закладывал там за десять рублей, и на несколько часов у брата Антона бренчали деньги в

кармане. За Нелли же стал заметно ухаживать мой брат, художник Николай.

Вторыми пациентами Антона Павловича были некие Яновы, и здесь он, как

говорится, попал в такую «ореховую отделку», что уже окончательно решил отдаться

литературе. Жил в Москве художник А. С. Янов, который учился живописи вместе с моим

братом Николаем, – отсюда и это знакомство чеховской семьи с Яновыми. Впоследствии

Янов сделался главным декоратором теат-{144}ра Корша и затем перешел оттуда в

петербургский Александринский театр. Но в описываемое мною время он жил очень