Воспоминания розы

Когда он решил, что я окончательно выздоровела, он отвез меня в Париж – в гостиницу «Лютеция». Я не могла скрыть своей тоски, снова оказавшись в этом отеле наедине со своими воспоминаниями.

– Мы так и будем жить в гостинице? – спросила я.

Он велел мне никуда не отлучаться до вечера.

Я благоразумно повиновалась, радуясь дням, озаренным любовью. Я чувствовала, что наступает новая эпоха. На парижской роскоши – шелках, мягких креслах, бокалах из хрусталя баккара, дорогих духах и утонченных салонах – лежала печать вырождения. Во всем словно затаилась смерть. Позднее жизнь подтвердила мою правоту. Женщины, устраивавшие у себя опиумные курильни и культивировавшие dolce far niente, [18]  выглядели непотребно. Я знала, что Тонио не похож на окружавших его людей. Я отдавала себе отчет в том, что не гожусь на роль жены модного писателя. Необходимость делить с кем-то наше веселье и нашу жизнь казалась мне катастрофой.

Я хотела быть рядом со своим мужем как суровый часовой, ревнуя ко всем, кто покушался на его силу, на его неуязвимость. Я интуитивно чувствовала, что он обречен на смерть, но мне хотелось, чтобы он без чьей-либо помощи встретил свой конец, тот, что привел бы его к Богу.

И вот я, как обычно, ждала его, но на этот раз меня поддерживало сознание, что отношения наши восстановлены. Тонио вернулся часов в пять и протянул мне бумагу:

– Вот тебе подарок!

Я взяла ее и прочитала: это оказался договор на двухэтажную квартиру под крышей на площади Вобан. Я посмотрела на план: два балкона, десять комнат. Для меня это было слишком, я расплакалась, но мне хотелось немедленно переехать туда!

Тонио интересовался каждой занавеской, каждой мелочью интерьера. Какого цвета стены я предпочитаю?

– Цвета воды в ванне, – ответила я ему.

Он вызвал друзей-художников, чтобы подобрать точный оттенок. Только Марселю Дюшану в один хмурый, пасмурный день удалось раскрыть секрет этого цвета.

Это было наше первое настоящее жилье со времени свадьбы. Друзья наверстывали упущенное. Двери были распахнуты для всех. Мужчины говорили русскому дворецкому Борису:

– Я без приглашения. Я друг мадам.

А каждая женщина заявляла:

– Я не приглашена, но я хорошо знаю месье.

Борис кормил всю честную компанию борщом.

* * *

Тонио стал меньше летать, но его любовь к авиации только возросла. Великодушный и неразумный по натуре, он тащил в дом всех друзей, встреченных на бульварах и в кафе. Потом эти друзья приходили в гости чаще, чем ему бы хотелось. Он мечтал, сидя на балконе и созерцая купол Дома инвалидов, а Парижская международная выставка щедро разбрызгивала вокруг шум и свет.

Между тем наша личная жизнь сходила на нет. Слишком много народу постоянно толклось в доме. Я не вполне еще восстановилась после пребывания в Берне. Ночами я бродила по длинным коридорам, мечтая о какой-нибудь деревеньке на африканском побережье, где бы мы с Тонио могли жить спокойно и нас разлучали бы только его рукописи.

Вечера, заполненные звуками гитары, тоже таили в себе множество ловушек. Лиц Пикассо, Макса Эрнста, Дюшана, сюрреалистов, писателей, художников или киношников было недостаточно, чтобы успокоить меня. Мне не хватало тихих вечеров вдвоем. Тонио понимал это и предложил совершить путешествие на нашем самолете «Симун» по Средиземноморью.

В Марокко французские войска, в сопровождении барабанов, горнов и пестро одетых всадников на арабских скакунах, прощались с Лиотеем [19] . Это была наша первая посадка. Мы заняли место среди друзей-военных, одетых в черные, голубые, ярко-красные и белые плащи, расшитые золотыми галунами. Яркие цвета были выразительны, как музыка. Растянувшиеся на километры туземные войска в белых накрахмаленных плащах, словно иней, покрывали землю.

Полковник, смахивавший в своем роскошном мундире на попугая, дружески расцеловал моего мужа в обе щеки.

– Вы мой пленник, и ваша молодая жена тоже, – сказал он. – Я знаю, что вы совершаете турне с публичными лекциями, поэтому должен принять вас, а это значит, что вам придется ехать со мной, я лечу в Каир.

После обеда муж неожиданно решил расстаться со мной. Путешествие, объяснил он, будет слишком длинным, слишком утомительным, а ему нужно встретиться со старыми друзьями из Касабланки, самолет из Касабланки в Афины очень удобен и т.д. Короче, он назначил мне встречу в Афинах через две недели. Самолет взлетел над толпой, которая еще не до конца рассосалась, так быстро, что я не успела даже возразить. И осталась одна среди арабов и верблюдов.

Ожидание началось.

Как и было условлено, через две недели я села в самолет. В Афины я прилетела на коронацию короля Георга. Народ ликовал. Муж читал лекцию в театре. Я села в первом ряду, пообещав ему снять шляпу, если он будет говорить слишком тихо, или надвинуть ее на глаза, если все пойдет хорошо! Действительно, когда Тонио выступал перед публикой, его голос становился тихим, застенчивым, глуховатым. И вот он начал спокойно, степенно, объясняя, что у него слабые голосовые связки, но он сделает все возможное, чтобы рассказать про свои полеты. На самом деле он говорил звонким голосом, как маленький мальчик, уверенно повторяющий заученный урок. Увидев эту уверенность у человека, у которого обычно руки дрожали на сцене, я упала в обморок. Его словно подменили!

При помощи нюхательной соли меня привели в чувство, я была очень смущена. Тонио продолжал свой рассказ как ни в чем не бывало. Его ждал бешеный успех.

* * *

На следующий день мы вылетели в Рим. Посол, господин де Шамбрен, отсоветовал Тонио читать лекцию, ссылаясь на сложную политическую обстановку. Мы обрадовались, что избежим посещения дуче, и вернулись во Францию. Путешествие на «Симуне» было для меня увеселительным лишь наполовину. Но тем не менее оно вызвало ревность парижских подруг, считавших, что роль идеальной спутницы Тонио предназначена для них, а я совсем для нее не гожусь. Отдавал ли он себе в этом отчет? Он хотел, чтобы меня ценили по достоинству. Он рассказывал нашим друзьям на площади Вобан о буре, что застигла нас над Адриатикой, между Римом и Афинами. О том, как я от страха кусала платок и как в Риме заставила его механика надеть костюм и пойти посмотреть на папу.

Во главе стола, в нескольких метрах от мужа, я продолжала председательствовать на ужинах среди незнакомых мне гостей. Дома я сдерживалась, но в гостях была невыносима. Ближе к полуночи Тонио обязательно приводил домой несколько красоток, чьи мужья снисходительно смотрели на их проделки, и все они оставались у нас до утра. Песни, карточные фокусы, истории о приключениях Тонио, которые я знала наизусть, возобновлялись каждый вечер. В час ночи Борис просил позволения удалиться. И я оставалась следить за тем, чтобы у всех была еда и питье…

Очень скоро я перестала снимать телефонную трубку – по утрам звонки не умолкали, и нам пришлось нанять секретаршу. Однако деньги подходили к концу – самолет, квартира, к тому же Тонио бросил писать. Несмотря на это, у нас поселилась секретарша, демонстрировавшая бесконечную преданность своему патрону… Это была женщина не первой молодости, словно проглотившая аршин, но она исполняла тысячу поручений. Даже то, о чем ее не просили. Она была как колокол, который звонит сам по себе. Она проявляла невероятную изобретательность, чтобы держать меня подальше от всех дел. Она решила, что мне не стоит знать, кто звонит моему мужу. Неожиданные посетители появлялись в самое дикое время, а секретарша говорила:

– Месье назначил встречу.

Мне оставалось только молчать.

Тонио не находил времени, чтобы сходить со мной в цирк, который я обожала, или в кино. Я перестала понимать, что происходит вокруг. Иногда я спрашивала себя, пустят ли меня сегодня домой… Тонио уговаривал меня принимать приглашения и куда-нибудь уезжать на выходные. Так я и делала скрепя сердце, убежденная, что в это время он прекрасно развлекается без меня на площади Вобан… Тщетно я искала причину отчуждения, которое возникло между нами без ссор и видимых оснований. У меня снова началась бессонница.