Дневник. Том 1

начинает яростно бранить ее за рассеянность и ошибки, допу

щенные в игре: «Если бы ты поставила не тридцать два, а

шестьдесят четыре, мы бы выиграли!» И разбирает для нее пар

тию с самого начала.

Как-то она раскрасила несколько стереоскопических портре

тов — и успешно. На другой же день муж дал ей для раскраски

все портреты членов клуба «Карапуз», сделав на каждом по

метку: блондин, рыжий и т. д. Ей показалось, что прожитая

жизнь вновь проходит перед нею... Она наизусть знала волосы

всех этих людей. В другой раз она гуашью пририсовала крылья

умершей девочке. В восхищении, что ее маленькая покойница

попала прямо в рай, мать не постояла за ценою.

Охота на крыс ночью на парижских улицах.

Один человек шагает впереди.

Другой — за ним.

У первого — ни бороды, ни усов, лицо — словно кунья мор

дочка. На нем — каскетка из выдры, с поднятым козырьком;

никаких признаков белья, на шее болтается шнурок галстука;

одет он в жокейскую куртку. В правой руке — железный прут,

в левой — нечто вроде рыболовного сачка. Это облавщик.

За облавщиком следует бородатый геркулес, раскачивая на

конце толстой палки деревянную клетку с железной решеткой

с одной стороны.

Ночь ясная. Лунный свет спорит со светом фонарей, созда

вая странное, противоречивое освещение.

«Хорошая погода!» — говорим мы, и облавщик отвечает от

рывисто, резковато, но отчетливо, как бы сея на ходу мудрые

изречения и непреложные истины: «Дождя бы... Трубы засо

рились... Так крысу не вытащишь...»

Перед нами, в двадцати шагах от облавщика, семенит что-то

сероватое, оно останавливается, снова бежит, принюхивается,

кого-то подстерегает. «Трим!» — зовет облавщик, и Трим, пес

с оборванными ушами и обглоданным хвостом, пускается в

путь, нюхая землю.

84

На улице Сент-Оноре Трим сует нос в отлив водосточной

трубы и мгновенно замирает. «На место!» — говорит Триму по

дошедший облавщик. И когда пес выбирается из желоба, облав

щик подставляет к отверстию свой сачок. Мы располагаемся

вокруг; длинные тени, начинаясь у наших пяток, вытягиваются

на плитах тротуара. Помощник облавщика прощупывает трубу

палкой, вслед за которой движется собачий нос. Край сачка

вздрагивает, облавщик вскидывает его вверх, — там, внутри, ме

чется какой-то серый комок. Пойманную крысу заключают в

ящик, тот, что на плече у помощника. Иногда крыса выры

вается; тогда пес одним ударом клыка перебрасывает ее через

голову — черную в черноте ночи, — ее глаза все еще сверкают.

«Эй, Оноре!» — раздается чей-то пьяный голос, молодой,

звонкий, но уже надтреснутый, с интонациями потребителя

водки. Есть в нем что-то замогильное и глумливое, что-то изну

ренное, нестройное, — такой голос будто нарочно создан для

блатного жаргона. За этим человеком, низкорослым блондинчи

ком, явно под мухой, толстеньким и гладко выбритым, бежит

белая собака — она сразу бросается на помощь Триму.

Вот уже пойманы десять, пятнадцать, двадцать крыс. Об

лавщик молчалив, как могиканин. Зато человек с клеткой, де

лая свое дело, всякий раз восклицает: «Приехали, Гаспардо!» —

или же отпускает какую-нибудь другую шутку, вроде «хороша

пташка!». Помет, засоряющий иногда трубы, он нарекает звуч

ным именем: шпинат. Собака облавщика: на свету их словно

две, в темноте снова одна. Возле каждого фонаря тень собаки

скачет то вправо, то влево.

Псы роются носами у деревянных будок извозчичьих ин

спекторов; из-под будок выскакивают перепуганные кошки.

Одну, нерасторопную, хватает пес пьянчуги. Тот подбегает к со

баке и, притопывая ногами, поощряет ее: «А ну, дружок, рас

правься с ней как следует! Гоп, стрекулист!» И от «стрекули-

ста»-кота остается в собачьей пасти только хрипящая, испу

скающая дух шкурка: пес треплет ее яростно, словно это гор

жетка. < . . . >

Март 55 г.

< . . . > Сын старухи, крестьянин, считает, что уже не стоит

лечить ее сломанную руку, так как мать слишком стара.

Смех — это мерка, показатель умственного развития. Люди,

смеющиеся глупо, никогда не бывают остроумны. Смех — это

физиономия ума.

85

Шабуйе пришел к Лебуше, чтобы взять у него урок савата *,

и тот сказал ему: «Дай мне шестьдесят франков, старина, и я

научу тебя, как угробить человека». < . . . >

Человек, поджидающий короля, чтобы убить его. Передать

его душевное состояние. Проезд короля задерживается; чтобы

провести время, человек идет в бордель, где какая-то девка за

чала от него ребенка; этот ребенок и будет моим Героем. < . . . >

Как произведение искусства трагедия г-на Понсара равно

ценна античной камее... поддельной!

Правду говорят, что католическая религия располагает ог

ромной силой утешения: она утешает женщину в том, что та

стареет и дурнеет. <...>

Вот вам тип в одной фразе: «Словом, это был человек, кото

рый велел написать свой портрет в форме офицера Националь

ной гвардии — на воздушном шаре!» < . . . > .

ГАВАРНИАНА

Март 1855 г.

< . . . > Гаварни и Бальзак в почтовой карете отправились

на поиски Пейтеля; Бальзак, как всегда, ужасно неопрятен.

«Послушайте-ка, Бальзак, почему у вас нет друга?» —

«Друга?» — «Ну да, одного из тех глупых и преданных мещан,

какие еще не перевелись, — он бы мыл вам руки, менял гал

стук — ну, словом... он бы делал за вас все то, на что у вас не

хватает времени...» — «Ого! — воскликнул Бальзак, — о таком

друге я бы рассказал потомству!» < . . . >

— Гаварни сказал: «Ах, для работы превосходно, если у

тебя озябшие ноги и пустой желудок: вся кровь приливает к

голове. А ведь мышление — это прилив крови». < . . . >

Впервые Гаварни увидел Бальзака у Жирардена и Лотур-

Мезер е, во времена «Моды» *. Увидел грузного человека с кра

сивыми черными глазками и вздернутым носом, чуточку при

плюснутым, разговаривавшего много и очень громко. Гаварни

принял его за приказчика из книжной лавки.

Он рассказывал, что у Бальзака силуэт тела сзади, от за-

86

тылка до пяток, образовывал одну прямую линию, выступали

только икры, а спереди это был настоящий пиковый туз. Желая

продемонстрировать нам точные очертания этого тела, он даже

принялся вырезывать его из бумаги.

В последний раз Гаварни видел Бальзака в Версале: Га-

варни садился в первый класс, Бальзак в третий. Они разгово

рились. «Ну, хороши мы оба, — сказал Бальзак. — Вы по уши

в долгах, а мне приходится ездить в третьем классе... Сегодня

утром я говорил об этом министру...»

Еще один рассказ об этом животном — Бальзаке, который

все впитывает, чтобы вернуть обратно в сомнамбулическом

творчестве гения. < . . . >

— «Современное образованное общество? Поколение Макэ-

ров вперемежку с Бертранами! * ...Я обоих своих мальчиков

воспитываю в деревне: не хочу видеть их повесами. Когда они

подрастут достаточно для того, чтобы целоваться, я отвезу их

на Восток и достану им женщин. Целоваться — это так же

естественно, как мочиться». < . . . >

— «Позитивная философия» * господина Огюста Конта

была бы хорошей книгой, если бы придать ей чуточку больше

позитивизма. Например, автор утверждает, что из всех наук

самая позитивная — астрономия, то есть наука, контролируе

мая наиболее обманчивым из наших внешних чувств — зре

нием. Луна и солнце неосязаемы, мы никогда не видели их

оборотной стороны; с точки зрения реалиста, это, может быть,

всего лишь видения.