Дневник. Том 1

варни, — это акварели по контуру. «Политическая пресса» —

торговка с огромным лотком, заваленным политическим хла

мом. Стоит руки в боки; у нее два торса, две головы: повернув

шись одна к другой, головы переругиваются.

В «Дуэли» я нарисовал валета червей и валета бубен, ко

торые держат на поводках двух человечков, рискуя их заду

шить, так как человечки рвутся вперед, чтобы наброситься

друг на друга. Между ними стоит женщина — «Общественное

мнение», она стегает их кнутом, а кнут своими извивами выпи

сывает в воздухе слово «Мерзавцы»!

Я и «Смертную казнь» изобразил вот так: у торговки требу

хой в ногах две лохани; одна кишит маленькими головками,

другая — тельцами. В одной руке у торговки человечек, в дру

гой большой кухонный нож. Она освещена двумя лампами под

абажурами. Два языка пламени изображены в виде женских

фигур в белом: Обвинение указует перстом на человечка, а

Защита молитвенно сложила руки. Внизу целая толпа человеч

ков примеряет одежду и ветхие обноски тех, кто угодил в ло-

72

хань, и выбирает себе по вкусу. Филипон взял у меня этот ри

сунок. Он его подправил и сделал подпись: «Мадемуазель

Франсуаза де Королей». < . . . >

— «А для лондонской «Puppet Show» 1 я представил «Ир

ландское восстание» *, и вот каким образом: Ирландия у меня —

огромное пшеничное поле с копьями вместо колосьев; сверху

на поле дует, напыжив щеки, полисмен в виде Эола; колосья

согнулись и полегли». < . . . >

Вчера. Август 53.

<...> — «С каждым днем наука все больше съедает бога:

Юпитера-то в лейденскую банку запрятали! Ну вот, а теперь,

судя по некоторым данным, можно, я думаю, ожидать, что и

мысль объяснят с материальной точки зрения, так же как объ

яснили гром. Что такое, по-вашему, то нематериальное нечто,

которое возникает в вас от палочного удара или пинка ногою?

Палочным ударом порождается мысль! Душа и тело неотде

лимы друг от друга». <...>

— Он рассказал нам об очаровательной шутке г-жи Жирар

ден. Одна дама обратилась к ней с вопросом: «Я слышала, что

муж ваш ворочает делами; господин такой-то ворочает делами;

что это значит — ворочать делами?» — «Делами? Это... это зна

чить ворочать чужими деньгами!» * ...Вслед за тем он припом

нил изречение г-жи д'Арленкур, которая, увидев, что г-на

Скриба много играют, заметила: «Значит, он очень богат?»

— Розовая рубашка с открытым воротом, серые панталоны

в обтяжку, зеленые домашние туфли — это Готье шествует по

улице Тур-д'Овернь в редакцию «Тан» * править корректуру.

27 июля.

Зашел к Рулану узнать, могу ли я опубликовать «Ло

ретку» без риска снова угодить под суд исправительной поли

ции. И в разговоре по поводу нашего процесса он подтверждает

то, что я уже слышал: министерство полиции преследует не

только идеи, вменявшиеся в вину нам, но и вообще литератур

ные идеи известного рода. «Полицейскому управлению, — ска-

1 «Кукольный театр» * ( англ. ) .

73

зал мне Рулан, — нежелательна литература, которая сама опья

няется и опьяняет других. Так решено, и не мне об этом су

дить...» Да, наше дело было делом по обвинению в романтизме —

и это в благословенном 1853 году! Разве «Латур-Дюмулен не за

явил 10 февраля нашему родственнику: «Должен сказать,

я огорчен тем, что этих господ привлекают к суду: судьи,

знаете ли, такие придиры... Впрочем, мне кажется, эти господа

избрали в литературе неверный путь, и я надеюсь таким при

влечением к суду сослужить им хорошую службу».

«Лоретка» вышла в свет. Ее раскупили за восемь дней *.

В первый раз мы видим, что можем продать книгу.

Г А В Α Ρ Η И

< . . . > — Я стараюсь изображать на своих литографиях лю

дей, которые мне что-то подсказывают. Да, они подсказывают

мне подпись. Именно поэтому расположение фигур кажется та

ким удачным, а позы такими верными. Они со мною говорят,

диктуют мне слова. Иногда я допрашиваю их очень долго и в

конце концов докапываюсь до самой лучшей, самой забавной

своей подписи. Когда подпись придумана заранее, рисовать бы

вает очень трудно, я быстро устаю, и рисунок получается хуже.

Мне не надо исходить из подписей, иметь их в виду — они сами

вырастают из карандашного наброска. <...>

ГОД 1854

Конец февраля.

Всю зиму бешеная работа над нашей «Историей общества

времен Революции». Нам удается заполучить сразу целых

четыреста брошюр у господина Перро, который живет на улице

Мучеников, — бедного, почти нищего коллекционера редчай

ших брошюр; он приобрел их на набережных по два су за

штуку и порою закладывал для этого свои часы (серебряные!).

Целыми днями мы роемся в его брошюрах. А по ночам пишем

свою книгу *. Чтобы не соблазняться возможностью куда-либо

пойти, мы подарили наши старые фраки и нарочно не позаботи

лись о новых. Ни женщин, ни удовольствий, ни развлечений —

непрерывный труд, непрерывное умственное напряжение.

Чтобы немного размяться и поддержать здоровье, мы позво

ляем себе ежедневную прогулку после обеда, в темноте, по

внешним бульварам: ничто не должно отвлекать нас от ра

боты, не должно рассеивать мысль, уже глубоко погруженную

в книгу. < . . . >

Промышленность призвана убить искусство; разве широкое

распространение искусства — не смерть его? < . . . >

Цивилизация разлагающе действует на человека; он все

больше привязывается к творениям рук человеческих и плюет

на творение бога. < . . . >

Вильдей был оригинал. Истинное дитя века, только не в

стиле Байрона и Вертера, а в стиле Жирардена и Меркаде *. Он

вступил в жизнь совсем юным, опьяненный и уже наполовину

75

развращенный ослепительным богатством всяких дельцов. Он

хотел разбогатеть, будучи уже весьма богатым. Должно быть, он

забыл остроту своего наставника Жирардена: «Ворочать де

лами — это значит ворочать чужими деньгами». Он ворочал соб

ственными деньгами. Чтобы преуспеть, ему, быть может, не

хватало лишь одного — быть без гроша в кармане. Он хватался

за все: бросался в литературу, устремлялся на биржу. В нем

жил темперамент игрока и лихорадочное желание преуспеть,

подкрепляемое изумительной физической энергией. Если бы

для достижения цели нужны были только ноги, он бы до

стиг ее.

Но, к несчастью, это была двойственная натура: человек от

чаянный и робкий, шарлатан только наполовину, уступчивый и

высокомерный, он был готов на компромиссы — и внезапно об

наруживал гордую непримиримость, он сорил деньгами — и

предварительно пересчитывал их; полудитя-полустарик, циник

и влюбленный, он богохульствовал в надежде изжить собствен

ную веру в бога. В нем еще ощущалось что-то дворянское, но

следы духовного образования давали себя знать: нравственное

чувство в нем притупилось, что я часто замечал у воспитанни

ков святых отцов. При всех его дарованиях ему не хватало

определенности характера. Его чувство чести казалось не

сколько зыбким. Его порядочность могла бы кое в чем и не

устоять среди жизненных потрясений. Если бы он родился ни

щим, его увлек бы Робер Макэр *.

Он не был ни безумцем, ни скотом, ни мерзавцем. Он был

просто неудачливым малым с большими аппетитами, у кото

рого не хватает силенок, чтобы достичь задуманного. Он меч

тал о журнале, о театре, о скаковом круге, о чем-то вроде моно

полии на все парижские развлечения; повсюду ему не везло. Он