Какая она, победа?

ГЭС, плотины сооружаются в большинстве своем в необжитых местах, и

человеку, причастному к стройке, дается редкая в наш урбанистический век

возможность познать чувства землепроходцев и зачинателей. Вот почему так

предан своей профессии гидротехник. Из гидротехники почти не уходят.

Бывает, уходят со стройки. Но опять-таки на другой створ.

На бледном худощавом лице печать хронического переутомления, над

глубокими залысинами седой суворовский хохолок. Рабочие между собой

называют его «папа Серый». Он невысок, подвижен, ранними утрами

купается в озере, иногда выкраивает время для пешеходных вылазок в

окрестные горы. Иначе, наверное, не выдержать. Ну сколько, кто скажет,

длится рабочий день у начальника стройки, такой по масштабу и по

значению, как Токтогульская? И возраст, возраст, несмотря на все ухищрения

быть в форме! Впрочем, что возраст, чем его измерять? Годами? Их не так и

много. Но он не завидует долгожителям, на какие бы фантастические сроки

они в своей степенной созерцательности ни сохранялись. Его жизнь

измеряется стройками. А каждая стройка — целая жизнь.

Он начинал с реки Вуоксы, с небольшой станции у водопада Иматра на

Карельском перешейке, с первой после защиты диплома должности мастера.

Это была осень 1940 года, и котлован находился рядом с погранзоной. Он не

увидел свою первую станцию в действии — грянула война. С трудом

выбрался в Ленинград. Получил назначение в Душанбе: строил Варзобскую

ГЭС, мелкие станции в горных районах. В 1944 году был направлен на

восстановление Днепрогэса. Ехал туда с особым чувством. Ведь он кончал

105

институт в Киеве, так что знал знаменитый гидроузел не только по

кинохронике или по бесчисленным фотографиям, знал наяву, считал

неотъемлемой частью своей студенческой молодости.

У каждого времени есть свои символы, верстовые памятные столбы.

Таким знаком первых пятилеток был в ряду с Магниткой, Комсомольском-

на-Амуре и Днепрострой. И потому фашисты взорвали не просто

гидротехническое сооружение, в развалинах лежали воплощенные в бетоне

стремление миллионов людей к лучшей жизни, их представления о смысле и

красоте труда, их энтузиазм, самоотверженность, их песни и надежды.

Страшно было видеть эти развалины. Зрелище их явилось одним из самых

яростных душевных потрясений всей жизни, зрительным эквивалентом

таких понятий, как нашествие, насилие, отчего восстановление Днепрогэса

предстало делом столь же важным, как, скажем, битва под Прохоровкой или

прорыв ленинградской блокады. . А точнее, одно было прямым

продолжением другого, и мысль об этом помогла смириться с тем

мучительным для военных лет обстоятельством, что самому побывать на

фронте так и не довелось.

Он пробыл на Днепрогэсе до 1947 года, вплоть до пуска трех агрегатов.

Работал рука об руку с теми из когорты первых днепростроевцев, кто

остался в живых, кого удалось разыскать, вернуть Днепрогэсу, несмотря на

все трудности военных и послевоенных лет. И, значит, он тоже имел право

называть себя днепростроевцем. Или хотя бы знать об этом.

Затем была Горьковская ГЭС, Управление монтажных работ, нелегкая

ноша начальника Управления берега, ответственного за сооружение плотины

и шлюзов. Он пережил здесь катастрофический паводок, вселенский потоп,

свое отчаяние перед безмерной мощью разгулявшейся матушки-Волги и

столь же отчаянную радость, когда довелось познать, что человек может

выстоять даже перед лицом стихии.

Строил Кременчугскую станцию. Вел основные сооружения — ГЭС и

плотину, имел, кажется, полное право думать, что нет и не может быть в

106

гидротехнике ничего такого, что могло бы поставить в тупик, поразить или

удивить. Предложение, которое он принял в 1963 году, вынудило эту точку

зрения пересмотреть.

По правому берегу, по самому краю уже обозначившегося банкета по

колено в грязи невозмутимо прогуливается начальник участка

механизированных работ Саша Пятерев. Нарын тоже кажется невозмутимым

и безразличным. Человек и река кружат друг возле друга, как это делают бор-

цы перед решающей схваткой. Несколько лет назад они дважды встречались

в Шамалды-Сае, тогда победил человек. И вот третья схватка. На этот раз в

самом логове ревущей реки, в неприступном ее убежище. Кружат друг перед

другом два противника, настороженно высматривают в обороне соперника

слабые места, и даже воздух полон скрытого, ежесекундно готового

взорваться напряжения.

Однако все это «лирика», как говорят на створе. Просто Александр

Васильевич Пятерев дает задание бригадиру бульдозеристов Сеяру Феттаеву.

Так основательно подперли они Нарын, так вздулся Нарын от прошедших

дождей, что кирпично-бурая вода поднялась почти вровень с насыпью, и тут

нужно за ней слоить. Сыпанешь лишнего, перекроешься раньше времени. То,

что они сейчас делают, называется всего лишь «предварительным

стеснением русла». И большего себе позволить нельзя. Это уж потом, когда

все будет готово, они двумя банкетами вплотную подойдут к левому берегу,

поднимут воду до критической отметки, взорвут земляную перемычку перед

входным порталом обводного тоннеля и забьют, задавят оставшийся

семиметровый проран. Так что перекрытие обещает быть спокойным,

драматических ситуаций в виде исполинских взрывов и прочих

фотогеничных эффектов не ожидается, и любители потрясающих событий

могут спать спокойно: сенсаций не будет.

Что же касается драматических ситуаций, то такая ситуация сложилась.

И те, кто имеет к ней отношение, переживают ее остро и глубоко. Стройка

упускает лучшие сроки для перекрытия. Упускает, несмотря на то, что люди

107

делают все возможное.

В эти дни дней как таковых Толя Балинский фактически не видел. Он

приезжал на створ, солнца еще не было, уезжал, солнце уже скрывалось за

горой Кыз-Курган. Все же светлое время — тоннель, своды тоннеля, ко-

ленчатая стрела подъемника, а на самом конце ее тесная металлическая

корзина да напрочь отмотавший и руки и плечи увесистый пневмомолоток.

Уж лучше любая стена. Лучше бронированный кабель, который нужно

тянуть по раскаленным скалам в сторону Кара-Куля, все под открытым

небом! А здесь как муха под потолком, нужно и так и эдак разбуривать

бетонные своды, выискивать раковины, закачивать в них цементный раствор,

разделывать швы блоков. Штормовка в корке цемента. Лицо в цементе.

Цемент в носу, в глотке, кажется, даже в сигарете! Иной раз и поворчать бы,

вспомнить, что не твое это дело, что не проходчик ты, не бетонщик, не

гидроспецстроевец, но ведь сейчас все в тоннеле, все брошено на тоннель!

Мощное зрелище, где еще увидишь подобное! Ни знаменитый

автодорожный тоннель Тюя-Ашу, пронзивший на высоте трех с половиной

тысяч метров заснеженный гребень Киргизского хребта, ни самые громадные

камеры рудника Хайдаркан не шли ни в какое сравнение с этой цик-

лопической трубой, которая должна вместить в себя самую большую реку

Тянь-Шаня. Серые, теряющиеся в желтом полумраке своды смыкаются где-

то на высоте четырехэтажного дома. Отражающийся в лужах на дне тоннеля,

уходящий за плавный поворот пунктир фонарей и прожекторов только

подчеркивает глубину и высь подземных пространств, то там, то здесь

озаряемых вспышками электросварки. Вспышки выхватывают затерявшиеся

в сизых джунглях арматуры темные человеческие фигурки, фигурки маячат

на неясно проступающих из мрака ажурных фермах опалубок. Ревут

груженые бетоновозы, надрывно гудят насосы и лебедки скиповых