Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

— Jean, c’est Marlene!

Так начался один из великих романов сороковых годов. Их любовный союз оказался едва ли не самым продолжительным, самым страстным, самым мучительным для них обоих. И, разумеется, больше страданий выпало на долю Габена.

Но тогда, при первом знакомстве, он попал в руки Дитрих, как поврежденный корабль, чудом доплывший до родного порта. Она упивалась зависимым положением Габена. Он же страдал от ностальгии, которая усугублялась тем, что он покинул Францию в тяжелый для нее час, и Дитрих воссоздавала для него Францию в солнечной Калифорнии. Она носила костюмы из джерси в полоску, повязывала вокруг шеи яркую косынку и носила береты, лихо сдвинутые набок. Шевалье гордился бы своей подружкой, но ему было недосуг: он развлекал оккупантов в Париже.

Французский кокон, в который Дитрих заключила Габена, сковывал его творческие возможности. Он был вынужден зарабатывать на жизнь в Америке, работать с американскими актерами и съемочными группами, и то, что он не делал попыток освоиться в новой среде, ему не помогало. Жан Габен, человек из народа, благодаря влиянию Дитрих, сделался отчужденным иностранцем, и это плохо влияло на его работу, и не прибавляло ему популярности.

За день до очередной годовщины наполеоновской войны 1812 года Гитлер вторгся в Россию.

Мать снималась в фильме «Рабочая сила» на студии «Уорнер бразерс» со старым приятелем Джорджем Рафтом и Эдуардом Робинсоном, которого сразу невзлюбила.

— Маленький уродец, ну какая он звезда?

Она сыграла свою роль, непревзойденно выглядела на рекламном кадре в плаще и берете, но в целом фильм ей не нравился, она снималась только «ради денег» и злилась, что работа отрывает ее от самого любимого в жизни человека. Вместе с тем, фильм «Рабочая сила» не требовал от нее особых усилий, часто Дитрих вообще не вызывали на студию, и она могла посвятить себя заботе о «своем мужчине». Когда Габен возвращался домой по вечерам, она встречала его в дверях «их» дома, благоухая пикантными французскими духами. По воскресеньям она готовила блюдо из лангустов и pot-au-feu [7] для голливудских эмигрантов-французов — режиссеров Рене Клера, Жана Ренуара, Дювивьера, друга Габена, снимавшегося вместе с ним в «Великой иллюзии», Далио и многих других. Оторванные от родины, они отводили душу в этом гальском убежище. Дитрих не допускала вторжения иностранцев в их французский дом. Здесь принимали лишь узкий круг друзей Габена. Это было время «бистро» в Брентвуде.

Габен называл Дитрих «Ма grande» Это одно из чудесных романтических выражений, которые так трудно перевести. Буквальный перевод — «моя большая», но он, конечно, хотел сказать «моя женщина», «моя гордость», «мой мир». А взгляд моей матери, говорившей «Jean, mon amour» [8], не требовал перевода. В Габене ей нравилось все, особенно бедра.

У него самые красивые мужские бедра, какие мне доводилось видеть, — утверждала она.

Дитрих проявляла некоторую сдержанность, лишь когда речь заходила об его интеллекте. Ни происхождение, ни образование не могли придать Габену той утонченности, того лоска, которые привлекали ее в Ремарке.

Она занялась работой над английским произношением Габена. В его французском акценте не было ни веселой живости Шевалье, ни сексуальной мягкости Буайе. Габен говорил глухим басом.

Когда он говорил по-французски, мурашки по спине бегали, но по-английски у него были интонации рассерженного метрдотеля. Дитрих отстаивала интересы Габена на студии, и благодаря ей, он заочно наживал врагов. Она даже убедила кого-то назначить ее старого любовника Фрица Ланга режиссером фильма, где снимался Габен. К счастью, Ланга заменили через четыре дня после начала съемок. Да и фильм оказался таким никчемным, что личность режиссера не имела значения. Тем не менее, у Ланга было предостаточно времени для мужского разговора с Габеном: однажды, явившись домой, Габен обвинил Дитрих в любовной связи с Лангом.

— С этим уродом-евреем? — она широко открыла глаза от изумления. — Да ты, должно быть, шутишь, mon amour! — И с этими словами она заключила Габена в объятия.

На протяжении всей жизни Дитрих занималась этим постоянно, изглаживала из памяти имена любовников, будто их и на свете не существовало. И это был не удобный трюк, чтобы выбраться из щекотливого положения, но подлинное стирание из памяти. Она и в других случаях поступала так же — страшная черта характера.

Мое ученичество закончилось, я получила право играть на сцене и выбрала себе актерский псевдоним Мария Мэнтон. Мне представлялось, что он звучит твердо, на американский лад. Мне дали главную роль Лавинии в пьесе О’Нила «Траур к лицу Электре». Место действия греческой трагедии перенесено автором в Новую Англию, но наш режиссер решил перенести его далеко на Юг. Тема: взаимная ненависть матери и дочери. Интересный выбор! Мать явилась на премьеру с «мальчиками» и де Акостой. Она не поняла, что хотел сказать «этот нагоняющий тоску О’Нил», но сочла мою игру превосходной. Не понравились ей мои кудри и взятое напрокат платье периода до Гражданской войны в США: его могла бы смоделировать Ирен, посетовала мать, если бы ей вовремя сказали, что мне нужно «историческое» платье.

Агент Дитрих, ныне продюсер, предложил ей сняться в фильме с условным названием «Так хочет леди» на студии «Коламбиа». Дитрих приняла предложение, даже не прочитав до конца сценарий, не выяснив, кто режиссер и кого взяли на главную мужскую роль. Чарли Фельдман был доволен, хоть и слегка озадачен. Я не удивилась: мать целиком полагалась на Фельдмана и, к тому же, впервые в жизни влюблена так сильно, что работа отступила на второй план.

Как только она водворилась в своей гримерной в «Коламбиа», жизнь нанесла ей удар, но, к сожалению, недостаточно сильный. Режиссер Митчел Лейзен обожал Дитрих, всегда оставался ее верным поклонником, так что она была на коне. Совместными усилиями они состряпали нечто умышленно фальшивое и банальное. В сороковые годы это потребовало сосредоточения усилий, сейчас все значительно проще. И, разумеется, все считали, что снимают великолепный фильм с еще более великолепной Марлен.

Бедный Фред Мак-Мюррей. Всегда надежная рабочая лошадка из всех голливудских киногероев, он вдруг оказался в центре этой веселой сумасбродной постановки и, в своей невозмутимой манере, не сказав ни слова, выполнил работу, получил гонорар и, как всякий нормальный кормилец, отправился домой, к своей маленькой жене. Любви между звездами не было и в помине. На самом же деле, судя по поведению съемочной группы, в фильме снималась лишь одна звезда — Дитрих.

Важную роль в сценарии играл ребенок. Однажды Дитрих с ребенком на руках споткнулась, зацепившись за что-то, и упала. Она не смогла кинуть ребенка вперед, как мяч, и, опасаясь задавить его, неловко повернулась и сломала ногу в лодыжке. Меня срочно вызвали на киностудию — с матерью несчастный случай! Когда я примчалась, она, потрясающе красивая и ухоженная, ждала, полулежа, когда ее заберут в больницу.

— Дорогая, ты знаешь, что астролог сказал про сегодняшний день? — в голосе Дитрих прозвучало несвойственное ей благоговение. — Берегитесь несчастных случаев! Невероятно! Утром я позвонила ему, и он сказал, что лучше воздержаться от поездки на студию до полудня. Но я, конечно, поехала — и вот, сама видишь!

С этого дня Кэррол Райтер стал всевидящим, всезнающим гуру Дитрих. Очень приятный и действительно знающий человек, он часто сожалел о своем предупреждении. Отныне он должен был составлять гороскопы на всех потенциальных, равно как и нынешних, любовников, членов семьи, партнеров, знакомых и слуг, определять даты поездок и подписания контрактов. В течение долгих лет, ночью и днем, Дитрих звонила ему, спрашивала совета и магического решения всех вопросов. Дитрих редко следовала его советам, но винила астролога, если все складывалось не так, как она хотела. Кэррол Райтер стал мне другом на всю жизнь, одним из тех, кого я желала бы видеть своим отцом.