Подростки бессмертны (СИ)

— Привет, знаешь, кто я? — притворно приветливо поздоровалась она, но в голосе сквозило какое-то высокомерие, а взгляд стал хищным.

— Нет, а кто ты? — мне ее лицо было незнакомо.

— Я Альбина, тут все меня знают, — она старалась сохранять приветливый тон, а у меня ёкнуло сердце. Ее и впрямь все знали, о ней ходили легенды. Ну как же — любительница избивать беззащитных не могла остаться бесславной. Я уже заметила, как все вокруг притихли и начали украдкой поглядывать в нашу сторону.

— А, привет, много про тебя слышала, — я старалась говорить приветливо и непринужденно, не выдавая страха.

— Я про тебя тоже много слышала, ты же знаменитость, самая безбашенная, давно хотела познакомиться. Пойдем, поговорим немного, — продолжала эта рыжая «женщина», приобняв по-дружески и увлекая меня во двор.

Я уже понимала, что меня ждет — наверняка какие-нибудь разборки. Но из-за чего? Было страшновато, однако позорное бегство было просто невозможно. «Ну убегу я, а что потом? К тому же она вроде одна — может, просто поговорим и все будет хорошо? Я же ничего плохого ей не сделала, мы ведь даже не знакомы лично, что ей вообще от меня нужно?» — лихорадочно соображала я.

Когда она завела меня в глухой дворик, из неоткуда появилась ее подружка брюнетка (она мне чем-то напомнила певицу Алсу по виду, но может просто показалось) и еще четверо парней гоповатого вида. И тут я в панике поняла, что это конец, и деваться было некуда.

Первый удар в висок прилетел без всяких предупреждений, в качестве профилактики.

— Ах ты сучка, давно хотела тебе пизды дать, — злобно прошипела Альбина, лицо ее исказилось гневом. И тут же прилетело с другой стороны — от ее подружки-подсиралы.

— Девчонки, че я вам сделала, ну не надо! — взмолилась я. Ведь физическое насилие, все это унижение до сих пор было для меня самым страшным, что может произойти с человеком.

— Ах не надо, говоришь, — эти слова сопроводил новый удар, на этот раз в нос. Кровь хлынула, будто из крана. Никогда бы не подумала, что в носу бывает столько крови, — да такую блядину только так и надо.

Была ли я блядиной? Да, пожалуй. Для этого не обязательно заниматься сексом. Достаточно и простых поцелуев с кем попало по синьке, которые мне так нравились. Видимо, слава уже шла впереди меня.

Но я не видела в этом ничего плохого: никому не делала зла, никого не предавала и не обманывала, не воровала и не обижала людей. Наоборот, это было лишь удовольствие.

Я искренне верила, что в такой тусовке в порядке вещей должна быть фри-лав. А оказалось — как везде, любвеобильные девушки неугодны в любом обществе. Вот за насилие, за зверство — тобой будут восхищаться, уважать, а нерегламентированные проявления любви должны быть под запретом, за них наказывают, этого боятся.

Может, я успела пообжиматься не с тем парнем? Хотя, насколько мне было известно по слухам, Альбина могла избить кого-нибудь и просто так, ради самоутверждения. А повод найти всегда нетрудно — гопы это умеют. Она же была настоящей гоповкой, даже по внешности, хоть и появлялась изредка на ниферской тусовке. Это был для нее настоящий Клондайк безответных терпил.

Никто бы из тусовки не пошел против нее, она имела личную дворовую впрягу, что для простых неформалов — невиданная роскошь. Пока эти кобылы избивали меня, их дружки весело гоготали и подбадривали своих «ненаглядных женщин».

— Слышь, а может ей в рот нассым, хули она так вырядилась еще, — весело предложил один из них, пока я корчилась в кровавом снегу.

— Эта тварь еще панком прикидывается, — кровожадно скалилась Альбина, — вот мы с Леной с первого класса панки, хоть мы так и не одеваемся, но всегда себя так вели и так жили, — читала нотации эта озверевшая баба, продолжая наносить удары на пару со своей подружкой, пока их друзья весело скакали вокруг.

Самое дебильное, что в тот момент я опять винила во всем себя: сама виновата, ведь я шлюха и, похоже, ненастоящий панк — что позорнее всего. Чувство стыда, вины привычно пересиливали боль. Я как всегда ненавидела себя.

Не знаю, сколько это продолжалось. Казалось, конца-края не будет моим мучениям, мои мольбы их только веселили и раззадоривали еще больше. Все же садисты подустали и бросили меня в сугроб, приказав полежать, пока они не уйдут. А мне и так было тяжело встать.

Минут через двадцать я приковыляла обратно — ко входу во дворец культуры, толпа все еще стояла там, а этих зверей не было. Меня тут же обступили знакомые и стали с наигранным сочувствием расспрашивать, что случилось. На самом деле это было праздное любопытство зевак — они и так уже всё знали, им хотелось кровавых подробностей. Какой-то скинхед пытался вправить мне нос костяшками пальцев, еще кто-то прикладывал снег к ушибам, кто-то протянул пиво. Они ведь все видели, куда меня ведут! Почему никто ничего не сказал? А теперь притворяются неравнодушными. Но опять же мне было стыдно, что меня избили.

— Ну так ты на сейшен пойдешь? — спросил какой-то нифер, прикладывающий снег к шишке на моей голове.

— Да ну нахуй, я щас в травму лучше, — я старалась сдерживать отчаяние в голосе, оставаться невозмутимой, чтобы не позориться еще больше.

— А может, билет отдашь тогда? Тебе же он все равно не нужен! — с надеждой спросил он.

Вот тогда мне стало еще и противно от такого цинизма. Я небрежно бросила билет на землю, сразу несколько человек кинулось его подбирать.

Тут появилась Даша — она только что подъехала.

— Эй, с тобой что случилось? — испуганно спросила она.

Я кратко обрисовала ситуацию, и Даша повела меня в местный травмпункт. Путь пролегал через дворы, где тусовались фанаты Мумий Тролля и Земфиры, и там оказались Сёма с Викой. Ребята кинулись ко мне, Даша им все рассказала, и они присоединились к нашему шествию.

В общем, в той больнице меня не приняли, послав в моё районное отделение. И мы всей компанией отправились на другой конец города.

В травмпункте было весело: в коридоре сидела поддатая в честь праздника большая очередь, разговор с остальными увечными и травмированными как-то сразу легко завязался, мы хором пели песни разных жанров — от Мумий Тролля до русских народных, травили анекдоты да и вообще все наперебой рассказывали о своих ранениях. Только там меня и отпустило немного, стало уже не так страшно и обидно.

— Эй, кто тебя так? — спросил какой-то поддатый усатый мужик с перевязанной рукой, — давай их накажем, — с искренним сочувствием предложил он.

— Да нет, спасибо, не надо, — застеснялась я.

К счастью, серьезных повреждений не было: легкое сотрясение, перелом носа с небольшим смещением, который мне вправили (очень неприятная процедура, надо сказать — даже анестезия слабо помогает, и мои вопли оглашали всю больницу), да порванные от многочисленных сережек уши. Врач настаивал снять побои и написать заявление, но мне тогда казалось это немыслимым, прям верхом низости, «не по понятиям», как сказали бы гопы. Я наотрез отказалась (А зря. Может, эта сука и перестала бы творить такое. Но никто не заявлял, вот она и оставалась безнаказанной, спокойно продолжая унижать людей и при этом учиться в своем лицее — представляете? В лицее!).

Идти домой и расстраивать маму в праздник совсем не хотелось — пусть думает, что я на сейшене, поэтому я решила переночевать в больничном коридоре. Вскоре Вика с Дашей разбрелись по домам, а скромный Сёма остался меня охранять.

Утром мы с ним расстались, и я голодная побрела из травмы сразу в школу, отзвонившись маме.

Там, конечно, мои живописные фингалы вокруг глаз (так бывает, когда ломают нос — яркие симметричные синяки) вызвали бурное любопытство, даже взяла гордость какая-то, будто боевые ранения показываю.

— Это что у тебя, фингалы или очередной макияж? — подколола физичка Антонина Павловна на перемене.

— Избили, — со вздохом ответила я.

— Ты знаешь что, давай заходи после уроков ко мне в лаборантскую, — сочувственно предложила она.

Там учительница предложила мне водки. Горячая волна разбудила моё негодование, злость.