Мадам Любовь

Ребята зашумели, заспорили. Я подняла руку.

- Тише, товарищи!.. Никакого пистолета, ни ножа у меня не было...

Не могла я им рассказать, как все получилось. Не имела права. Не могла назвать имя Миши Павловича, чешского поручика, он тогда еще оставался у немцев. Я только сказала:

- Мне товарищи помогли.

- Я же говорил! - обрадовался Васькович. - На такое дело в одиночку не ходят!

Тут со всех сторон посыпались вопросы:

- Сколько человек участвовало в операции? Как часовых сняли? Была ли перестрелка и есть ли потери?

Я пыталась остановить их, объяснить, что никто ни разу не выстрелил, даже кулаком не замахнулся, что все было просто... Куда там, они уже не верили. Чувствовали: я что-то скрываю. Васькович так и сказал:

- Тут темнить нечего, тут все свои... Знаем мы, как оно просто - рацию добыть, да еще фронтовую...

- Вон у соседей, - перебил его Клим, - в отряде Буденного, чуть всех своих не положили, когда рацию брали... И сейчас в бинтах ходят, двое ноги поотморозили...

- Не двое, а только Сазон застудился, - поправил Васькович, - он и раньше хрипел, оттого, что валенок не признает.

- Ясно, не признает, - подхватил бас, - он в бутсах ходит, в валенках ему никак невозможно...

- Отчего невозможно?

- Футболист! - с мальчишеской радостью выкрикнул Клим. - Центрфорвард!

Васькович строго взглянул на него:

- Тебе все игрушки. - И почему-то понизив голос, разъяснил: - Он, если, скажем, тихо надо, к часовому подползет и вскочит вдруг. Немец с испугу на момент обалдеет, а Сазон ногой со всего маху...

- Пенальти! В самую точку! - захохотал Клим.

- Фрица в три погибели скрутит, - продолжил Васькович, - тут уж Сазон сверху на нем...

- А от валенка не согнется, - весело подсказали ребята, - валенок мягок... Не тот удар...

Васькович неожиданно ткнул рукой в мои ноги, даже чуть присел при этом.

- И вы, - тихо сказал он, - вроде бы в бутсах... При таком морозе...

Все замолчали, глядя на мои чеботы. Невольно и я посмотрела.

На мне были старые солдатские ботинки, оставленные кем-то в нашей больнице. Мне приходилось наворачивать по две портянки, чтобы они не падали с ног. Но что ж из этого?

- Может, и вы, - с какой-то скрытой надеждой, что ли, спросил Васькович, - может, и вы "футболист"?

Клим хихикнул. Васькович погрозил ему пальцем. Я не поняла, готовилась парнем шутка или в самом деле он думает... Мне сделалось как-то неловко и обидно... Знали бы молодые партизаны, как я радовалась, найдя эти чеботы, как была "холодна роса, а я боса". До слез пятки мерзли, а все стеснялась попросить в отряде сапоги или валенки. Видела: ни у кого лишнего не было... Но Васьковича не интересовало, мерзну я или нет. Он о другом спрашивал.

- Довольно! - приказала я, прекращая ставший неприятным для меня разговор. - Садитесь!

Васькович, все еще улыбаясь, поджал тонкие губы и отвернулся. Хлопцы не торопясь, как бы нехотя, разошлись по партам, давно уже тесным для них. Усаживались с трудом, гремя крышками и оружием.

- Сегодня мы будем говорить о великом русском поэте Александре Сергеевиче Пушкине.

Надо было видеть, какие у ребят стали постные лица. Сразу заскучали... Ну да, они ждали беседу с разведчицей, рассказы о романтических похождениях, а тут вот тебе на... Обыкновенный урок, "повторение пройденного". Я чуть не рассмеялась, видя, как они приняли позы внимательных учеников, на минутку почувствовав себя школьниками. Некоторые перемигнулись, даже попытались, как когда-то в классе, незаметно ущипнуть сидящих впереди...

Я поняла их игру и приняла вызов.

С чего начать? Что сказать этим парням?

- Кто помнит стихотворение Лермонтова "Смерть поэта"?

Поднялось несколько рук. А ушастый хлопец в папахе с красной ленточкой, не ожидая разрешения, вскочил, голосом затвердившего урок школьника выпалил:

- Погибпоэтневольникчестипалоклеветанный...

Я остановила его:

- Сними автомат и выйди к столу, как положено.

Он запнулся, затем тут же переключившись на другой лад, чеканя шаг, вышел на середину хаты. Щелкнув каблуками, застыл передо мной в позе "смирно".

- Приказано выйти, как положено!

Я молча смотрела на его лицо, чуть опаленное студеными ветрами, но еще не потерявшее юношеской, мягкой округлости. Смотрела в его лукавые глаза, пока они, дрогнув, не спрятались, под детски нахмуренными бровями.

- Сто пять лет назад, - тихо сказала я, все еще держа парня в плену, в этот день убили Пушкина... Пожалуйста, прочитай нам стихотворение.

И... парень прочитал. Прочитал так, как никогда не читали на школьных уроках... Сколько раз я слыхала это стихотворение, и, честное слово, впервые оно открылось мне в такой прямой связи с судьбами моего поколения...

Сверкая глазами, взмахивая сжатым кулаком, молодой партизан проклинал Дантеса, проклинал всех, кто "...дерзко презирал земли чужой язык и нравы...".

Кто презирал нас, меня, этих вот мальчиков, ушедших в лес со своим учителем. Я смотрела на ребят и видела, как шевелились их обветренные губы, беззвучно повторяя за парнем слова:

Не мог щадить он нашей славы;

Не мог понять в сей миг кровавый,

На что он руку поднимал!

Потом мы читали стихи о любви, о бессмертии. Ребята окружили меня и не хотели отпускать. За окном светило яркое солнце. Искрился взлохмаченный ветром снег на сугробах у тына. Вдали за деревней прозрачно чернел лес и... И мне делалось так хорошо, так спокойно среди этих добрых, чистых парней, что казалось, я снова в школе, что нет и не было моей несчастной судьбы, а были лишь:

...Мороз и солнце; день чудесный...

Я выиграла эту игру.

А над нами уже проносились невидимые волны приказа, и Степа, сын командира, ловил их привезенным мною аппаратом.

В хате командира Степа поднялся от аппарата, доложил:

- Движение санной колонны опережает намеченные сроки. Приказано уточнить данные участка "Теплых криниц" и на гребле.

- Слыхал? - весело спросил Михаил Васильевич.

Давно уже Игнат не видел командира в таком настроении.

- О-пере-жают сро-ки! - повторил учитель, как диктант. - Значит, наши вот-вот здесь будут... Ты, разведка, их первый встретишь и проведешь по дорожке... Это, брат, главное дело...