Человек в тумане

Микола (Николай Федорович) Садкович

Человек в тумане

Повесть

В повести "Человек в тумане" писатель рассказывает о судьбе человека, случайно оказавшегося в годы Великой Отечественной войны за пределами Родины.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Микола (Николай Федорович) Садкович - известный белорусский писатель и кинематографист - родился 21 января 1907 года в деревне Устье на Оршанщине.

Весной 1924 года, окончив среднюю школу, поступил на режиссерский факультет Государственного техникума кинематографии.

Много лет отдал работе в советском кино. Среди работ кинорежиссера Садковича - известные фильмы "Песнь о первой девушке", "Шуми, городок", "Три танкиста", "Майская ночь".

Во время Великой Отечественной войны Микола Садкович возглавлял фронтовую киногруппу, создал документальные фильмы "Живи, родная Беларусь", "Освобождение Советской Белоруссии", "Суд народов", выпустил ряд боевых киносборников. За создание фильма "Демократическая Германия" (1950) был удостоен Государственной премии СССР. Совместно с М.Лыньковым в 1953 году написал сценарий фильма "Миколка-паровоз". Является автором сценария художественной исторической ленты "Я, Франциск Скорина".

В 1946 - 1956 годах М.Садкович был министром кинематографии БССР, заместителем министра культуры республики. Он избирался депутатом Верховного Совета БССР трех созывов.

Заслуженный деятель искусств БССР Микола Садкович умер 16 августа 1968 года.

Писать очерки и рассказы начал еще в тридцатые годы. Литературный талант Садковича с наибольшей силой проявился в жанре исторического рассказа. Его книги - "Георгий Скорина" (1951, написана совместно с Е.Львовым), "Повесть о ясном Стахоре" (1956), "Человек в тумане" (1960), "Мадам Любовь" (1966) - приобрели широкую популярность у советских читателей.

Глава первая

"Пепел, поднимаясь из труб вместе с дымом, усиливает туман и не дает ему разойтись.

Туман осаждается на ваше белье, проникает в ваши легкие.

Совет города просит: пожалуйста, во время тумана не ворошите уголь в каминах.

Скоро Рождество Христово, и все хотят, чтобы воздух над городом был чист!"

Эта вырезка из старой предрождественской газеты вклеена в большой альбом. Скоро пасха, а дни все еще туманны и серы.

Но все ждут, что вот-вот солнце наберет силу и необычный в это время года туман наконец рассеется.

Один из таких дней стал началом конца всей истории, а владелец альбома, Сергей Бондарь, свидетелем последних событий. Он вел дневник, помогший рассеять туман, окутавший судьбу человека.

Собственно, назвать "дневником" альбом Сергея нельзя. В нем не было ни последовательных календарных дат, ни записей проведенного дня.

Рядом с газетными вырезками и оттисками фотоснимков вклеивались рисунки, сделанные на улицах, в парках, на площадях. В свободные места Сергей вписывал оценки виденного. Получилось нечто вроде киножурнала "Новости дня", где изображение сопровождается комментарием диктора. Он разделил "Дневник наблюдений" на листы, как на главы, - лист первый, лист второй...

Это занимало Сергея, развлекало в часы тоскливого одиночества, а последнее время стало необходимостью, непременным желанием удержать в памяти все подробности. Этим-то мы и воспользовались...

В пятницу Сергей проснулся раньше обычного. Он собирался "схватить" первые краски лондонского утра. На столе лежал раскрытый альбом со знакомыми газетными вырезками:

"Пепел, поднимаясь из труб вместе с дымом, усиливает туман и не дает ему разойтись..."

Да, именно так и надо начать серию рисунков о Лондоне. Пусть эта газетная заметка станет эпиграфом. Рисунки скоро будут окончены. Не хватает только нескольких пейзажей начала дня.

Всякий раз, когда Сергей видел конец своей затянувшейся работы, его охватывало не то что волнение, а как бы мальчишеское возбуждение, прилив неизрасходованных сил. Казалось, вот теперь-то начнем жить по-новому, иначе и лучше.

Так и сегодня. Ощущая приближение какой-то неясной перемены, он вспомнил прошлое, словно бы подводя итог.

Жизнь Сергея Васильевича Бондаря, в общем, сложилась удачно. Хотя часто ему казалось, что судьба не милостива к нему. Он был хорошим комсомольцем, но ему казалось, что судьба обошла его и не дала возможности проявить героизм, как проявляли его юноши гражданской войны. Он окончил Московский университет с отличием, и многие пророчили ему славу ученого химика, Сергею же грезились то сцена, то мастерская художника. Мир, окружавший его, был еще полон противоречий, и Сергей мучительно искал в нем рождение нового, пытаясь менять профессии, стремясь к чему-то самому главному. С возрастом приходило некоторое успокоение, но только некоторое.

Неожиданно, приняв участие в конкурсе рисунков национальных тканей, много дней проведя в музеях народного творчества, найдя то, что казалось самым точным выражением национальной формы, завоевал первую премию и увлекся поисками новых красителей, написал большую статью, поддержанную академиками. И... был послан в Англию в качестве эксперта-консультанта советской торговой миссии.

Но он уже был художник. Он уже чувствовал, знал это. Поездка в страну Шекспира и Диккенса была для него теперь по-своему интересна.

Его восторгали пейзажи, совсем как на полотнах у Тернера или Констебля. Древняя, покрытая вековой копотью архитектура, богатства музеев и галерей. Ему нравился шум огромного города и люди, такие вежливые, такие воспитанные, словно проявление хорошего тона было основной целью и смыслом их жизни.

Позднее, научившись понимать чопорную английскую речь, побывав на больших текстильных предприятиях, заглянув, как он выражался, "в угол, где растирают краски", Сергей увидел картину другой, чем видит ее человек, впервые прибывший с континента на Британские острова. Он понял, что отличие Лондона, как и всей Великобритании, не в мелких бытовых отметинах, так часто наполняющих туристские блокноты, а в своеобразном, внутреннем ритме жизни, обусловленной вековыми традициями английского воспитания.

Понять это удается не сразу, но понять интересно до конца.

Поэтому-то и начал Сергей "Дневник наблюдений". Чем больше он делал зарисовок для своего дневника, чем удачнее были рисунки, тем больше росла в нем тоска по дому. Казалось, вот теперь-то и надо быть на родной земле, теперь-то он сказал бы новое слово...