От Самары до Сиэттла

Тарадейко был очень сообразителен в денежных делах и поэтому смог дать взятку в 2200 рублей кому-то в Совете. Так он получил приказ на моё освобождение.

В первый же день пребывания в холодной камере я схватил сильный бронхит. Меня перевели в тюремную больницу на первый этаж, но долго там мне оставаться не разрешили. Так на одиннадцатый день моего пребывания в тюрьме меня вызвали к начальнику. В его кабинете я увидел Тарадейко, который требовал, чтобы меня освободили немедленно. Но начальник настаивал на том, чтобы мне вернули всё, изъятое при посадке. После этого я должен был поставить подпись в приказе на освобождение. Как старый царский служака, начальник не мог нарушить заведённого порядка. Тарадейко очень нервничал во время этой процедуры, руки у него тряслись. Когда меня наконец отпустили, мы почти бегом бросились к повозке: мои документы на освобождение были фальшивыми, и я мог быть арестован снова в любой момент.

На следующий же день я отправился в думу, чтобы узнать, как обстоят дела с нашим комитетом безопасности. И тут я получил первый удар. Оказалось, что новая милиция распущена, так как милиционеры не были обеспечены зимней одеждой, а на дворе стоял зверский холод. Я потребовал в гневе объяснений, и тут получил второй удар: у думы не было денег.

Когда сотни тысяч рублей на создание милиции стали поступать в городскую думу, большевики стали агитировать солдатских жён требовать полагающееся им содержание, которое перестали выплачивать с падением Временного правительства. Собралась целая толпа женщин. Городской голова, вместо того, чтобы навести порядок, начал выплачивать деньги. Выплаты были плохо организованы, поэтому неизвестно, кто и за что получал деньги, и казна вновь была пуста. 50 тыс. рублей, предназначенных на организацию милиции, были потрачены.

Тут меня поджидал ещё один удар. Один из членов нашего комитета безопасности, эсер, стал меня убеждать, что члены его партии составляют большинство в Учредительном собрании, поэтому ситуация в городе находится под контролем и нет причин для беспокойства. На полковом митинге солдаты, находящиеся в Самаре, обещали эсерам свою поддержку. Я был поражён тем, что интеллигентный человек может быть таким наивным. У советов была вооружённая Красная гвардия, а городское правительство наблюдало спокойно за тем, как дезорганизуется городская милиция.

В конце концов, я сказал: “Товарищ, к несчастью, ваши решения печатаются на прочной бумаге, поэтому их нельзя использовать в сортире”. Я вышел вон, чувствуя себя очень огорчённым - я потеряю уважение среди предпринимателей после того, как не выполнено наше решение о создании милиции. Сейчас я видел, насколько эсеры не способны были делать дело. Я чувствовал себя очень одиноким.

Я был не очень удивлен, когда узнал, что банда моряков разогнала Учредительное собрание, где эсеры представляли большинство, и где они только болтали, ничего не предпринимая для организации и защиты этого собрания.

В конце декабря 1917 г. я оставил попытки участвовать в делах городского правительства и занялся проблемами предпринимательских ассоциаций. Комитет по сбору денег для Советов работал вовсю - большое число предпринимателей подписались на сбор этих денег и им объяснили, как они будут их платить. Если же нет, то будут сидеть в тюрьме. Каждый из них был приглашён в Военно-революционный комитет под председательством Куйбышева, где предлагалось или выплачивать деньги небольшими частями, или заплатить сразу. Но эта тактика не имела успеха: деньги поступали медленно и в небольших количествах. По крайней мере, наша помощь советам не была значительной.

В это время я попытался предпринять что-нибудь для сохранения наших организаций. Я предложил создать комитет по делам коммерции, куда должны были войти только члены предпринимательских ассоциаций. Моё предложение было принято, и, естественно, как инициатор этого дела, я был выбран главой этого комитета.

На первом заседании комитета мы попытались понять, что нас ждёт в будущем, и пришли к выводу, что хаос, вызванный революцией, поможет Германии оккупировать западную часть страны, и наши экономические связи с этими регионами будут оборваны. Поэтому мы должны обратить своё внимание на Восток и попытаться использовать возможности торговли с Туркестаном, Западной Сибирью и Уралом. Было рассмотрено несколько интересных и обнадёживающих предложений. Эта работа немного меня отвлекала от мыслей о трагедии в стране.

В конце января 1918 г. коммунисты заняли здание городской управы и изгнали эсеров - так вся власть была сконцентрирована в руках Военно-революционного комитета. Через несколько дней ко мне явились члены эсеровского городского правительства вместе с городским головой. Они сказали, что собираются тайно организовать сопротивление новой власти и хотят вооружить своих сторонников. Я им ответил, что это нужно было делать несколькими месяцами раньше, но, тем не менее, дал им несколько тысяч рублей на это дело.

22 января 1918 г. у меня родился сын.

Тут надо вернуться на несколько месяцев назад. Наша пекарня работала, несмотря на перерывы на митинги и общее снижение деловой активности. Доходы были хорошими, около 25 тыс. рублей в месяц. Разрешалось использовать только 300 мешков муки в день. Большевики стали пропагандировать идею, что если пекарня отойдет Советам, то её доходность можно будет увеличить вдвое, так как муки будет отпускаться гораздо больше. Это произвело впечатление на наших рабочих, но они ничего не предпринимали. Тогда Советы послали свою Красную гвардию для захвата пекарни.

Около 15-20 октября 1917 г., в воскресенье, красногвардейцы заняли нашу механизированную пекарню. Этим руководил Трайнин, один из большевиков, приехавших откуда-то в Самару. Пекарня была закрыта, и Трайнин послал ко мне солдат с требованием отдать ключи. Я отказался, сказав, что если они пришли грабить, то им не трудно взломать замки. Поначалу наши рабочие думали, что городское правительство пытается законно получить пекарню, но когда они увидели, что красногвардейцы просто взламывают замки, то поняли в чём дело. Они попытались сопротивляться, но безуспешно. Несколько человек были взяты под стражу. И я провёл весь вечер, названивая в милицию и пытаясь их освободить.

Это был пока период правления Керенского. Я обратился прямо к нему, но он был бессилен что-либо сделать, так же как и комитет по продовольствию. Несколько членов этого комитета отнеслись сочувственно к моим бедам и обещали хотя бы оформить документы на найм пекарни.

Пекарня начала работать, но за несколько недель оборудование вышло из строя, конвейер перестал работать. Новый управляющий нанял на работу сто женщин, которые были выстроены в ряд и передавали булки хлеба из рук в руки, работая вместо конвейера. Качество хлеба стало плохое, и его продажи упали. В конце концов пекарня была в состоянии израсходовать только сто двадцать мешков муки в день вместо обещанных четырёхсот. Но нехватка хлеба продолжалась, поэтому пекарня работала, и её охраняли вооружённые люди, так как у ворот уже было несколько столкновений. По ночам эта охрана, развлекаясь, стреляла в воздух.

В январе 1918 г. был подписан контракт о сдаче пекарни в наём, и у нас некоторое время был хоть какой-то доход. Но в феврале эсеры были смещены со своих постов, и выплаты нам прекратились. Чтобы закончить эту историю с пекарней, упомяну ещё один факт. От своего приятеля я узнал, что пекарню переоборудовали, вложив в это 400 тыс. рублей за пять месяцев, но она продолжала оставаться убыточной: вместо обещанных 100 тыс. рублей дохода в месяц, она приносила ежемесячно только убытки. Я не мог противиться соблазну и пошёл в пекарню. Заседание совета пекарни было в самом разгаре, заседало двадцать человек. Они разрешили мне присутствовать на этом собрании. Когда все дела были обсуждены, я попросил слова. Я напомнил об обещании стотысячного дохода после того, как “паразиты”, то есть мой брат Виктор и я, будут изгнаны из пекарни. Потом спросил, знают ли они о 400 тыс. потерянных рублей? Они знали об этом прекрасно. Тут я сделал заключение: если бы “паразиты” остались, то таких потерь не было бы. Ответом мне были тишина и опущенные глаза.