Гагарин. Человек и легенда

В своем дневнике Каманин сухо отмечает:

Потом Королев зашагал к бункеру и вскоре исчез под «ежами». Гагарин поднялся наверх, а Титов остался внизу.

Гагарин добрался до верхушки стартовой башни на лифте, и техники придерживали его за плечи, пока он перекидывал ноги через край люка «Востока» и, извиваясь, устраивался в катапультном кресле. Когда он уселся, Олег Ивановский и заслуженный летчик-испытатель Марк Галлай просунулись в кабину как можно дальше и подтянули свисавшие концы креплений, чтобы прочнее привязать его к креслу. Затем они подключили шланги скафандра к системе жизнеобеспечения «Востока». Теперь Гагарин стал частью своего корабля — точнее, частью системы катапультирования. В цилиндрической нижней половине его кресла имелась пара сопел твердотопливных ракет, а кроме того, там находилась автономная система подачи кислорода на случай, если на орбите шар даст течь или Гагарину придется выбрасываться из корабля где-то между Землей и настоящим космосом, возможно, на высоте десять-пятнадцать километров: воздух там еще есть, но он слишком холодный и разреженный, чтобы им можно было дышать.

Внизу, в бункере, Королев и его техники с удовлетворением наблюдали, как на экранах, отражавших состояние системы жизнеобеспечения, мерцают всё новые и новые сигналы — по мере того, как подключают шланги. Система подачи кислорода работала нормально, и утечек в скафандре, судя по всему, не было. В это время у подножия пусковой башни Титов, нервничавший в автобусе, получал последние на сегодня указания, лишавшие его последних надежд первым полететь в космос.

А тем временем Ивановский постучал кулаком по шлему Гагарина (это означало «до свидания»), но его волновала еще одна деталь — шифр для клавиатуры. «Я чувствовал, что это неправильно — отправлять Юру в космос, не давая ему никакой реальной возможности управлять собственным аппаратом, — вспоминал он. — Что бы там ни говорили психологи, он все-таки был настоящим военным летчиком». Понятно же, что главная цель всей его подготовки — позволить ему выкарабкаться из смертельных опасностей, подстерегавших его в этом ненадежном агрегате, мчащемся с колоссальной скоростью. Ивановский помнил свою обиду за Гагарина. «Доктора не могли судить о том, повредится ли он в уме при перегрузках, они-то сами никогда не летали». Предполагается, что если в автоматических системах ориентирования «Востока» возникнут неполадки, то Гагарину конечно же придется самому взяться за тумблеры и решать проблему по-своему, ведь считалось же, что он должен сам выводить свой МиГ из штопора, не спрашивая разрешения медицинской комиссии. «Восток» — необычная машина, но все-таки тоже летательный аппарат. Самое худшее, что с ним может случиться, — взрыв на старте, или взрыв в полете, или взрыв при посадке. Все эти опасности Ивановский именует «неприятностями». «Всегда существует вероятность, что с летательным аппаратом какого угодно типа произойдут неприятности», — говорил он. Единственное новшество заключалось в том, что «Восток» мог не сделать ни того, ни другого, ни третьего, а просто спокойно вертеться по своей орбите, и, если тормозные ракеты откажутся работать, Гагарин начнет медленно задыхаться, без всякой надежды на спасение, без всякой возможности выбраться из кабины, спуститься на парашюте и совершить мягкую посадку на землю. Тогда «Восток» станет для него вечной гробницей… Ивановский подытоживал риск, заложенный в саму природу жизни космонавта: «Не исключено, что его работа, особые знания и мастерство потребуют от него гибели».

Ивановский беспокоился обо всех худших вариантах, хотя признавал, что в то время никто из его коллег открыто не говорил об этом, и меньше всего — сами космонавты. О своем решении, которое он принял на пусковой башне, о своем маленьком бунте, он говорит так: «Откуда мне знать, почему я так поступил? Видимо, я просто ненадолго изменил дисциплине». А поступил он вот как: в последний раз перед запуском просунулся в люк, жестом показав Гагарину, чтобы тот поднял забрало шлема — так они смогут поговорить без помощи рации. Радиопереговоры не бывают тайными, а эту беседу, конечно, никто не должен был слышать. Ивановский собирался открыть Великий Секрет — три цифры, которые Гагарину придется набрать на пульте из шести клавиш, чтобы включить ручное управление кораблем.

«Я сообщил ему: „Юра, цифры — три-два-пять!“ А он улыбнулся: „Каманин мне уже сказал!“» [11]

Даже жестокосердный сталинист в последний момент проявил гуманность. Как потом выяснилось, проявили ее также Галлай и Королев, хотя мало кто сомневался в их презрительном отношении к затее с клавиатурой. Так или иначе, Великого Секрета больше не существовало. Вероятно, Ивановского утешило, что трое других специалистов, в том числе и сам Главный Конструктор, уже нарушили запрет. Формально говоря, Ивановский разгласил государственную тайну, и за это преступление его могли отправить в лагерь.

Ивановский слегка успокоился и в последний раз перед полетом сжал руку Гагарина, облаченную в перчатку.

Вместе с Галлаем он приготовился герметически закрыть капсулу; им помогали командующий ракетными войсками Владимир Шаповалов и два младших сотрудника космодрома, обслуживавшие стартовую площадку Сначала они проверили контакты крышки люка, чтобы убедиться, что от них поступает ясный и недвусмысленный сигнал. Когда сам люк запрут, контакты подтвердят, что он закрыт герметично. Кроме того, при необходимости они подорвут набор миниатюрных зарядов, вставленных в кольцо люка, которые отстрелят крышку через тысячную долю секунды после команды — на случай, если Гагарину потребуется катапультироваться из-за каких-то неполадок. Казалось, что через контакты шел нормальный сигнал, поэтому крышку установили и начали завинчивать тридцать болтов по ее окружности. Пары болтов, противоположных друг другу, затягивали синхронно, чтобы зафиксировать замки люка равномерно.

Как только завинтили тридцатый болт, зазвонил телефон. «Мы думали, это Королев из своего бункера, приказывает нам спуститься с пусковой платформы», — вспоминал Ивановский.

Да, это был Королев, но в голосе его звучало недовольство.

— Почему не докладываете? Как у вас дела? — требовательно спросил он. — Правильно ли установлена крышка?

Ивановский заверил его, что всё нормально, что они всё закончили несколько секунд назад.

— Нет сигнала КП-3, — рявкнул Королев. КП-3 — специальный электрический контакт прижима крышки, сигнализирующий о ее нормальном закрытии. — Успеете снять и снова установить крышку?

Ивановский предупредил Королева, что из-за такой операции дальнейшая подготовка к старту может задержаться как минимум на тридцать минут.

— У нас нет КП-3, — настойчиво повторил Королев со своей обычной неумолимостью.

Крышку пришлось снимать. У Ивановского мелькнула ужасная мысль: каково будет Гагарину, когда тот увидит, как рассвет проникает в его кабину сквозь широкое круглое отверстие, вдруг открывшееся у него над головой? «Я спросил Королева: „Можно сообщить Юрию? А то он будет переживать, подумает, что люк открывают, потому что полет отменили и мы собираемся его вытащить из капсулы“. Королев ответил: „Всё передадим. Спокойно делайте свое дело, не спешите“. Но Ивановский не успокоился. „Спокойно“? Спокойно, как же! Можете себе представить, в каком мы были состоянии. Мы втроем накинулись шестью руками на эти тридцать болтов, их приходилось откручивать специальным ключом. Крышка люка весила килограммов сто, диаметром она была с метр, массивная штуковина. Это был не какой-то совсем уж постыдный случай, но он нас, конечно, смутил».

И смутил, и измотал. Перед этим Ивановский и его коллеги неустанно проводили предполетные проверки «Востока» — с того самого момента, когда утром 11 апреля ракета оказалась на стартовой площадке. Они проверили систему жизнеобеспечения, реактивные системы, навигационные гирокомпасы: пугающее соседство электроэнергии и взрывчатых веществ в любой момент могло привести к их неверному соединению, разорвав Гагарина в клочья (и, возможно, скинув ракету со стартовой площадки и сея смерть и разрушение на пол-Байконура, как в трагической истории с Неделиным). Они тогда проверяли и перепроверяли всевозможные детали, а вот теперь какая-то пара винтиков люка угрожает все загубить в последние минуты перед стартом! Они сняли крышку, и Ивановский с трудом заставил себя заглянуть в кабину Что подумает Юрий? «Его лица я в тот момент увидеть не мог, видел только верхушку белого шлема. К левому рукаву скафандра было пришито маленькое зеркальце, оно позволяло космонавту смотреть вверх, на люк или в другие места [верхней части кабины], которые были от него закрыты [краем громоздкого шлема]. Он шевельнул рукой, наклонив зеркальце, чтобы я мог поймать в нем его лицо. Он улыбался. Всё шло отлично». Гагарин негромко насвистывал себе под нос, пока Ивановский с коллегами ставили крышку люка на место.