Гагарин. Человек и легенда

Валентин вспоминал: «Каждому из нас отвели по персональному кабинету и по телефону. Секретарь райкома попросил: „Вы можете рассказать про его биографию? А то мы не справляемся со звонками. Вопросы задают такие, что только вы в состоянии ответить на них“. Мы сели к аппаратам. Звонили беспрерывно, звонили из Москвы, Ленинграда, Киева, Владивостока, звонили из городов, названий которых я прежде никогда и не слыхивал. Звонили из-за границы. Из социалистических стран — Румынии, Польши, Венгрии…» Телефонисткам приходилось ограничивать разговоры двумя-тремя минутами. «В два часа приехали телевизионщики… Здание райкома весь день гудело, как взбудораженный улей».

До этого момента никто в мире не знал о Юрии Алексеевиче Гагарине, летчике, крестьянском пареньке из Смоленской области.

Зоя вспоминала: «Конечно, у нас не было ни минуты отдыха. Отовсюду приезжали журналисты». О да. Откуда ни возьмись — толпа репортеров с фотоаппаратами и диктофонами. Они пытались добраться до Гжатска на «Волгах», «Чайках» и ЗиЛах, но из-за весенней распутицы дороги близ города оказались проходимы лишь для тракторов. Московским корреспондентам пришлось оставить свои машины за несколько сотен метров до гагаринского дома и дальше пробираться пешком, в городских ботинках, по грязи. Некоторые хорошо оснащенные съемочные группы прилетели на вертолетах. В то утро Анна распахнула окна дома, чтобы впустить свежий весенний воздух. Это была ошибка. Кое-кто из журналистов вежливо стучался в дверь, просясь войти, но многие залезали прямо в окна. Дом кишмя кишел журналистами, шарившими в вещах Гагариных, трогавшими, теребившими, хватавшими всевозможные предметы. Действовали они весьма эффективно, вторгались в личную жизнь едва ли не хуже КГБ и вряд ли были вежливее. Они спрашивали, нельзя ли одолжить семейные фотографии, брали их, обещая вернуть в целости и сохранности, но так и не возвратили ни одной. «После этого не было нам покоя, — вспоминает Зоя. — Отовсюду звонили. Хотели выяснить, кто такой Юра, откуда он. Они ничего не знали!»

Конечно, своего телефона у Гагариных не было. Ближайшие доступные аппараты располагались в райкоме, где Алексей и Валентин сражались со звонками. Позже позвонил сам Юрий и сообщил, что у него все в порядке. Анна сумела поговорить с ним вечером. «Но мы, конечно, еще до конца не верили, что все в порядке, пока его не увидели, — вспоминает Зоя. — Знаете, у нас говорят: не пощупаешь — не поверишь».

Во многих опубликованных рассказах утверждается, что спуск Гагарина на Землю прошел гладко, без серьезных происшествий. Сам Гагарин всегда предусмотрительно отстаивал собственную версию событий. В его официальном повествовании о полете «Дорога в космос» содержится почти неуловимый намек на некоторые проблемы: «Произошло автоматическое включение тормозного устройства… Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки прижали меня к креслу. Они все увеличивались и были значительнее, чем при взлете. Корабль начало вращать, и я сообщил об этом „Земле“. Но вращение, обеспокоившее меня, быстро прекратилось, и дальнейший спуск протекал нормально»6.

«Вращение, обеспокоившее меня…» Для Гагарина единственной возможностью сказать правду о функционировании «Востока» в течение полета был его доклад на заседании Государственной комиссии. Как всегда, председательствовали Королев, Келдыш и Каманин. Решено было, что нецелесообразно посвящать «чужих» в какие-либо важные технические детали. И, разумеется, Гагарину незачем было сообщать миру, что Первый космонавт мог погибнуть.

Перед самым возвратом в атмосферу главные соединительные элементы, связывавшие приборный отсек с шаром, отделились нормально, однако соединительный кабель с толстым пучком проводов, снабжавших шар энергией и информацией, отошел не совсем чисто. Несколько минут шар и задний модуль оставались соединенными друг с другом, точно ботинки с перепутавшимися шнурками. Страшная пара, кувыркаясь, неслась к Земле шаром вперед.

Тяжесть шара специально была распределена неравномерно, чтобы более толстый слой теплоизоляции за спиной Гагарина помог шару развернуться самостоятельно и встретил обжигающий напор земной атмосферы. Но такое положение теперь занять не удавалось: приборный отсек мешал нормальному обтеканию и нужному распределению массы. «Корабль начал быстро вращаться… Получился кордебалет, — докладывал Гагарин на закрытом заседании Государственной комиссии. — Я ждал разделения. Разделения нет… При выключении ТДУ все окошки на ПКРС погасли… [13]Затем вновь начинают загораться окошки на ПКРС… Разделения никакого нет… Я решил, что тут не все в порядке… Начинается замедление вращения корабля; причем по всем трем осям. Корабль начал колебаться примерно на 90° вправо и влево… Ощущал колебания корабля и горение обмазки. Я не знаю, откуда потрескивание шло: или конструкция подтрескивала, расширялась ли тепловая оболочка при нагреве, но слышно было потрескивание. В общем, чувствовалось, что температура была высокая»7.

Шар раскалился при возврате в атмосферу, и его окружил ионизационный слой, сквозь который не могли пробиться радиосигналы. Судя по всему, Королев и его наземные службы управления до конца осознали эту проблему лишь после того, как Гагарин приземлился.

Нагрев в атмосфере наконец прожег соединительный кабель, и приборный отсек отделился, но в результате шаром выстрелило по касательной, как из рогатки, и он снова тошнотворно завертелся. В какой-то момент скорость вращения стала настолько невыносимой, что Гагарин начал терять сознание: расплывались показания на приборах, в глазах потемнело.

Вероятно, Государственная комиссия провела обсуждение этой проблемы слишком поздно, и инженеры не успели провести необходимую модификацию техники перед экспедицией Германа Титова. Так или иначе, во время своего полета 6 августа он столкнулся с похожими трудностями. После полета Гагарин описывал неполадку с разделением совершенно спокойно и безмятежно, однако Титов замечал, что, если его собственный опыт чего-то стоит, Первый космонавт неминуемо должен был задаться вопросом: «Что прочнее, капсула или другой модуль? Что сломается первым? Включаешь все записывающие устройства и передатчики, чтобы отправить сообщение на случай, если не выживешь. Видишь, как вращается маленький глобус, часы по-прежнему идут, а значит, информация до сих пор поступает по кабелям от приборного отсека. Капсула вращается очень быстро. Потом — мощное сотрясение. Отсеки врезаются друг в друга. Только вот нужно ли все это, а?.. Страшно ли было? Интересный вопрос. Меня там могло испепелить живьем, ну и что? Такое случалось».

Наконец Гагарин услышал, как мимо его шара со свистом проносится более плотный воздух, и стремительное вращение аппарата слегка замедлилось. В обугленный иллюминатор он видел бледно-голубое небо. Это его потрясло, но он знал, что в любую секунду с ним могут случиться новые беды. На высоте семь километров произошел отстрел крышки люка над его головой. Шум был чудовищный. Казалось, кабина стала такой открытой, такой обнаженной. Судя по опубликованному рапорту Гагарина о полете, в эту безумную секунду он подумал: «Не я ли это катапультировался?»

Рапорт не совсем согласуется с воспоминаниями Владимира Яздовского, одного из руководителей предстартовой подготовки и члена группы наземного контроля. По его словам, Гагарин включил катапультирование сам.

Вся процедура должна была осуществляться автоматически. Когда датчики зарегистрируют, что атмосферное давление соответствует высоте семь километров, Гагарина вместе с креслом выбросит из шара, а на четырехкилометровой высоте отделятся двигательный блок катапультного кресла и купол большого парашюта, чтобы дальше космонавт более плавно спускался на своем личном парашюте, меньшего размера. Если кресло само не отстрелится от шара вовремя, у пилота имелась возможность вызвать катапультирование самостоятельно, однако ему разрешалось делать это лишь по веским причинам8.

Когда в плотных слоях атмосферы шар начал замедлять свое падение и жар спал, восстановилась радиосвязь Гагарина с наземными службами. По словам Яздовского, «он сообщил, что перегрузки по-прежнему очень большие и что они его тащат в разные стороны. Мы ответили: „Держись“. Мы уговаривали его не катапультироваться слишком быстро, но он сделал это сравнительно рано, на неизвестной высоте».