Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта

А если да? Что дальше? Там видно будет. Я слышал, что этой женщине быстро все надоедает. Что влюбленные мучаются около нее кучками, один недавно чуть с ума не сошел. Надо все сделать, чтобы оберечь себя от такого состояния.

Любишь ли ты меня? Для тебя, должно быть, это страннный вопрос: конечно, любишь. Но любишь ли ты меня? Любишь ли ты так, чтобы это мной постоянно чувствовалось? Нет, я уже говорил Осе. У тебя не любовь ко мне — у тебя вообще ко всему любовь. Занимаю в ней место и я, может быть, — даже большое. Но если я кончаюсь, то я вынимаюсь, как камень из речки, а твоя любовь опять всплывает над всем остальным. Плохо это? Нет, тебе это хорошо, я бы хотел так любить, Лилятик, это я не для укора. Это я для того, чтобы тебе стало ясно: и ты должна подумать обо мне. Семей идеальных нет. Все семьи лопаются. Может быть только идеальная любовь. А любовь не установишь никакими «должен», никакими «нельзя», — только свободным соревнованием со всем миром. Я не терплю — «должен» приходить. Я бесконечно люблю, когда я «должен» не приходить, торчать у твоих окон, ждать хоть мелькания твоих волосиков из авто.

Я виновен во всем быте, но не потому, что я «лиричок-середячок», любящий семейный очаг и жену-пришивальщицу пуговиц. Тяжесть моего бытового сидения за картами — это какая-то неосознанная душевная «итальянская забастовка» против семейных отношений, унизительная карикатура на самого себя. Я чувствую себя совершенно отвратительно и физически, и духовно. Ежедневно болит голова, у меня тик, доходило до того, что я не мог чаю себе налить. Я абсолютно устал. Чтобы отвлечься ож всего от этого, я работал по 16 и по 20 часов в сутки. Я сделал столько, сколько никогда не делал и за полгода.

Ты сказала, чтобы я подумая и изменил свой характер. Я подумал. Лилик, что бы ты ни говорила, я думаю, что характер у меня неплохой. Конечно, «играть в карты», «пить», и т. д. — это не характер, это случайность, довольно крепкие, но мелочи. Но я честно держу слово, которое я себе дал и ненавижу всякое принуждение. Я что угодно с удовольствием сделаю по доброй воле, хоть руку сожгу, но по принуждению даже несение какой-нибудь покупки, самая маленькая цепочка вызывает у меня чувство тошноты, пессимизма и т. д. Что ж, отсюда следует, что я должен делать все, что захочу? Ничего подобного. Надо только не устанавливать для меня никаких внешне заметных правил. Надо то же самое делать со мной, но без всякого ощущения с моей стороны.

Какая жизнь у нас может быть, на какую я в результате согласен? Всякая. На всякую. Я ужасно по тебе соскучился и ужасно хочу тебя видеть… Целую кисю.

Лиля. Володенька, как ни глупо писать, но разговаривать мы с тобой пока не умеем. Жить нам с тобой так, как жили до сих пор, нельзя. Ни за что не буду. Жить надо вместе, ездить — вместе. Или же расстаться — в последний раз и навсегда.

Чего же я хочу. Мы должны сейчас остаться в Москве, заняться квартирой. Неужели не хочешь пожить по-человечески со мной? А уже исходя из общей жизни, — все остальное. Если что-нибудь останется от денег, можно поехать летом куда-нибудь вместе, на месяц; визу как-нибудь получим. Начинать это делать нужно немедленно, если, конечно, хочешь. Мне — очень хочется. Кажется — и весело и интересно. Ты бы мог мне сейчас нравиться, могла бы любить тебя, если бы ты был со мной и для меня. Если бы, независимо от того, где мы были, и что делали днем, мы могли бы вечером или ночью вместе полежать рядом в чистой, удобной постели, в комнате с чистым воздухом, после теплой ванны! Разве не верно? Тебе кажется — опять мудрю, капризничаю. Обдумай серьезно, по-взрослому. Я долго думала и для себя — решила. Хотелось бы, чтобы ты был рад моему решению и желанию, а не просто подчинился. Целую. Твоя Лиля (кошечка).

10

Лиля. Хочу признаться: я ему сопротивлялась.

Меня пугала его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть. Вот Асеев [86] писал: «любила крепко, да не до конца, не до последней точки». Это неверно. Я любила Володю «до последней точки», но я ему не давалась. Я все время увиливала от него. А если бы я вышла замуж за него, нарожала бы детей, то ему стало бы неинтересно, и он бы перестал писать стихи. А это в нем было главное. Я ведь все это знала. Конечно, Володе хорошо было бы жениться на нашей домработнице Аннушке, подобно тому, как вся Россия хотела, чтобы Пушкин женился на Арине Родионовне [87]. Тогда меня, думаю, оставили бы в покое.

Маяковский. Лиля всегда права. Даже если утверждает, что шкаф стоит на потолке. Ведь с позиции второго этажа шкаф на третьем этаже действительно стоит на потолке!

Лиля. Были ли романы у Маяковского? Были. Это известно. Соня Шамардина, Наташа Брюханенко, Таня Яковлева, Нора Полонская… В Америке от его связи с Элли Джонс родилась девочка. Но не прав тот же Асеев, написавший: «Он их обнимал, пустых и чопорных, /Тоненьких и длинноногих дур». Это были красавицы, высокие и неглупые. Но никто из них не смог похитить его у меня…

Маяковский. Я люблю только Лилю. Ко всем остальным я могу относиться хорошо или очень хорошо, но любить я могу только ее.

Лиля. Только однажды я всполошилась всерьез, когда узнала про Таню Яковлеву. Помните, эта та, из стихов: «Я все равно возьму тебя одну или вдвоем с Парижем». С Таней в Париже Маяковского познакомила Эльза. Был короткий, но бурный роман, Маяковский звал ее в СССР — выйти за него замуж. Я устроила сцену. Маяковский уверял, что обижаться на него я не вправе. Как он говорил, «мы с тобой, в крайнем случае, в рассвете, и не нужно перечислять взаимные боли и обиды». Как страшно эти слова он процитирует в предсмертной записке!

Татьяна благоразумно отказалась, вышла замуж за барона Дю Плесси, затем за издателя Либермана (владельца журнала «ВОТ») и укатила с последним в Америку.

Все это станет понятно, если знать, что после поездки Володи в Америку в 25 году наши с ним интимные отношении прекратились навсегда. В начале нашего романа мы условились, если наша любовь охладеет, мы скажем друг другу об этом. И вот в 25 году я сказала ему, что больше не люблю его. Мне казалось, что и он стал меня любить много меньше и очень мучиться не будет. Увы, я ошиблась. Правда, он не стал настаивать, иначе был бы полный разрыв. Но оставалась наша дружба. Мы по-прежнему жили вместе с Осей, втроем, в Гендриковом переулке, вместе ездили отдыхать, ходили в театр, занимались редакционными делами. Живя в одной квартире, мы все трое старались устраивать свою жизнь так, чтобы всегда ночевать дома, независимо от других отношений. Утро и вечер принадлежали нам, что бы ни происходило днем.

Были ли у меня романы? Были. Знал ли Володя о них? Знал. Знал, но молчал. Для меня завести роман особого труда не представляло. Для этого надо было внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешить ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить, куда вздумается. Ну, а остальное сделают хорошая обувь и шелковый галстук.

Были режиссеры — Всеволод Пудовкин [88], Лев Кулешов [89]. Был крупный госчиновник Юсуп Абдрахманов [90]. Был зам. наркома финансов Александр Краснощеков [91].Но не было Якова Агранова [92], заместителя Ягоды [93]. Вообще, было много сплетен. Стоило мне приветливо поговорить с мужчиной или, наоборот, отринуть его, как тут же появлялось сочинение на тему «Лиля Брик и X» и шло по городу, обрастая подробностями.

В 30 году я вышла замуж за Виталия Примакова [94]. Тогда он был зам. командующего Ленинградского военного округа, видный участник гражданской войны, человек храбрый и незаурядный. Мы прожили с ним б лет, он сразу вошел в нашу писательскую среду. Сам был талантливым писателем. Он был красив, силен, отзывчив, высокообразован, хорошо владел английским, был блестящим оратором. А еще был добрым и отзывчивым. Как-то в поезде, за окном, я увидела крытые соломой хаты и сказала: «Не хотела бы я так жить». Он ответил: «А я не хочу, чтобы так жили они».