Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой

«Гони Григория, он дьявол и несет смерть всему дому!»

И когда Мама это сказала, то вся задрожала. А потом тихо так прибавила:

— И главное, эта женщина — как будто я сама! Как будто мой двойник!

Я прочла с Мамой молитву старца «Господи, очисти разум мой от злого духа, умудри и проясни меня!»

Когда Мама стала успокаиваться, я позвала Зинотти, чтобы приготовить Маме питье (она одна умела его приготовить).

Когда Зинотти вошла, я вздрогнула: на ней был такой же халат. Она смутилась, вышла и скоро вернулась, в белом чепце и в таком же переднике. Мама стала засыпать. При виде Зинотти задрожала. Выпила питье и заснула. Я приехала домой во второй часу.

Страшная мысль, что это могла сделать Зинотти, не давала мне покою. Могла убить Маму, могла убить! Эта мысль сверлила гвоздем. И это сделал не враг, а друг!

Ужас, ужас, ужас!

Утром, раньше, чем я собралась уйти, зашла Зинотти, страдающая, несчастная. С безумием в глазах. Созналась, что все это сделала она. Давно уже задумала. Для этого приготовила такие же, как у Мамы, халат и чепец. Думала, что Мама ее примет за свое отражение в стекле. Когда Мама опустилась на колени, опустила свет, осветила … [143]. Когда Мама крикнула, она испугалась: думала, что Мама умирает. Хотела к ней броситься, но в это время увидела меня.

Все это она рассказала сквозь слезы, умоляя:

— Спаси, спаси Маму!

Причем говорила: если для здоровья Мамы это нужно, то она сознается. Пусть ее казнят, все равно, — только бы Мама была жива.

Я успокоила ее, как могла. Взяла с неё слово, что она никогда больше ничего подобного не сделает. И сказала ей, что об этом никто не должен знать, так как Маме будет тяжело её лишиться: она не только камеристка Мамы, но и её лучший друг. Мама выросла на её руках.

И все же у меня в душе большая горечь против неё. Если друзья там беспощадны в борьбе со старцем, то чего уж ждать от врагов!

9 июля.

Была у старца. Все в общем рассказала ему, не называя Зинотти. Звала его приехать, повидать Маму. Она бродит, как тень.

— Пугали, — говорит, — мной пугали! Это не дьявол, а люди… Сделаю, чтоб то страшное, ночное позабыла! Сделаю! Все будет хорошо, пока я с ней!

Был у Мамы. Оставался с ней больше часу. Когда ушел, я пришла к Маме. Тихая, спокойная. Спрашивает:

— А что со мной было? Отчего Папа так волнуется за мое здоровье?

О, святой старец! Ты исцелил ее! Она все забыла! [144]

4 июля.

Мама все забыла. А старец не забыл. Он только умеет скрывать, если его что мучает.

Был у меня, заходила Великая Княжна Ольга [145]. Старец ей читал, вернее, рассказывал житие святых. Пели песни. В это время зашла Зинотти. Позвала Великую Княжну Ольгу. Она вышла. Ушла. Вскоре уехала. А Зинотти зашла ко мне, передала от Мамы книгу (я больна, второй день не выхожу). Когда Зинотти зашла, старец отошел к окну. Играл с Бэби [146]. Потом вдруг повернулся, подскочил (именно подскочил) к Зинотти и, глядя в упор в её глаза, сказал:

— А ты, совушка, не пугай Маму! Слышишь, не пугай! А то я тебя пугну! Вон, поганая!

Зинотти сразу растерялась. Она плохо понимает по-русски. Но, очевидно, старца поняла. Побледнела и, кланяясь, вышла.

Когда она ушла, я стала целовать руки святого старца.

Как узнал? Откуда узнал?

Он, точно отвечая на мой вопрос, сказал:

— Я, вот, с того часу, как ты сказала, все думая: кто бы такое придумать мог? Понял сразу, что баба. Уж очень больно ущемить хотела… По-бабьи это… Да вот, не мог придумать. Татищева? [147] Так нет, та и стерва, и трусиха. Да и какая ей корысть в петлю лезть?.. Думал, от Гневной, — так где взять такого верного человека?… Об этой гадюке позабыл. Не мог думать. Знаю, что уж очень она Маму бережет… А тут, как она вошла, — меня точно ударило! Осенило. Она, она, проклятая!

Я в слезах во всем созналась старцу.

Он меня успокоил:

— Ложь во спасение. Это хорошо. Это Богу хорошо!

Когда он ушел, я в первый раз за все это время облегченно вздохнула. Меня избавила мысль, что я скрыла от старца его врага.

15 июня — 11.

Меня поражает то, как этот человек, без особых знаний, без придумочек, только по наитию, познает истину. А вышла история поразительная.

Епископ Гермоген с Илиодором и компанией были одурачены — вернее же, — сами хотели одурачить Маму и Папу. И в эту историю запутали, еще в.к. Елизавету Федоровну. Они все знают, что Папа (даже более Мамы) дорожит образом Казанской Богоматери. [148] Для этого рассказывают про какого-то плута-богоненавистника [149]. Он из тюрьмы прислан слезничать, что он, мол, виноват в похищении образа Казанской Богоматери, и что, если его выпустят на волю и куда-то повезут, то он отыщет спрятанную икону. В. к. Елизавета Федоровна расчувствовалась и уже пошла петь акафисты. А тот жулик ее, как младенца, опутал. Она легко поддается обману. А епископу Гермогену и компании это было нужно, чтобы вернуть себе внимание Папы и Мамы. А когда об этом узнал старец, то телеграфно сообщил Маме: [150]

«Все врут. Иконы нет. Григорий.»

И это он понял не умом, а высшим чутьем.

7 мая.

Была у меня Варечка [151]. Прелестная девочка. В ней что-то есть от отца. Удивительные глаза. Та же лучистость и глубина. И когда смеется — такая же мужицкая хитрость. Ее трудно называть красивой, но очень интересна. Жалуется:

— Нет житья от подруг: отвернусь — слышу в спину: «Мужичка! Навозом пахнет! Капустой несет!», а повернусь к ним — либо сторонятся, либо льстят. А одна, — (это, очевидно, так прямо и сказано), — говорит: «Счастливая ты, Варя! Твой отец все может сделать! Что бы ты ни попросила — все тебе дадут». Потом добавила: «Поэтому Мамочка [152] сказала: «Ее, пожалуйста, не трогайте, — (это меня), — а то всех нас разнесут… Потому что — правая рука царицы!» И оттого ко мне все так странно относятся. А главное — ненавидят. А что я им сделала? Когда Дима [153] принес конфеты, я всех обделяла. И одна из медвежат [154] говорит: «Подлиза!» Все зашикали, запугали. Она вечером прибежала извиняться и так вся дрожала: «Не сердись, не говори Злюке [155], а то она скажет Мамочке, и моего папу ушлют!» Я ее с трудом успокоила.

Но откуда, почему такое отношение? Уж лучше бы я, как Митя, ела дома колтунки [156]. И была бы, как он. А то — среди мужиков «барышня», среди барышень «мужичка». Никто к себе не допускает!

Жалко девочку.

9 мая — 9.

Теперь понимаю, откуда ветер дует. Это … [157] и надолго будет памятно. Бедные дети. А главное, тут ничем помочь нельзя.

Отец Александр [158] рассказывая Маме о тайном подаянии. Это ей очень понравилось.

— Это, — говорит она, — как в сказке: голодный человек протягивает руку — и находит богатство. Находит счастье…

Мы долго говорили о том, может ли богатство дать полное счастье. Конечно, никто из нас не может себе представить, что должен почувствовать голодный, когда у него вдруг откроется возможность быть сытым. И быть сытым не раз, а долго, может быть — всегда. Мы решили найти такую семью, «которую можно осчастливить». Я должна была найти ее и сделать это в канун сочельника. Говорила с Берчиком. Он указал мне семью вдовы Л. Она из старинной дворянской семьи. Замужем была (ушла из семьи) за каким-то актером. Долго бедствовала с ним. Теперь вдова. Трое детей. Дочка одна кончила 6 классов гимназии, — пришлось взять из гимназии, потому что нечем платить. А трое маленьких. Живут только тем, что мать вяжет и штопает чулки. А девочка (между прочим — красавица, как говорит Берчик) дает грошевые уроки. И то только пока тепло, так как в холод выйти не в чем. Одна кофтушка и одна пара ботинок. А дама эта, несмотря на нищету, — гордая.