Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой

И объявил ей, что Соловушка будет через три дня выслан.

Было так: Вырубов лечился за границей [102], а Соловушка — в Египте. Они выехали почти в один день. Папа еще раз показал свою дурость: он хотел избежать скандала и еще больше раздул его. Такова его манера играть с огнем и подливать в него масла.

9 августа.

Припадок у Мамы продолжался 6 минут. Но самое ужасное, что в бреду она называла его имя. Папа смотрел на нее с ужасом. Вечером он спросил меня:

— Если Мама умрет, будет ли Маленькому хуже?

И затем:

— Если что-нибудь случится, я буду тому причиной. Я оскорбил ее. Царицу нельзя так оскорблять…

И прибавил:

— Но я люблю ее и боюсь ее потерять. С ней я потеряю много.

11-го.

Маме лучше.

Может быть, это было в первый раз, что она скрыла от меня такое большое горе и еще большее оскорбление. Я узнала, что в ту ночь, когда у меня произошел разрыв с мужем, во дворце был какой-то скандал… Я узнала это не от Мамы.

Вот как она об этом рассказывает:

— Ники вернулся рассерженный, как никогда. Сжал мне руку до боли и выругался скверно, по-русски… И, когда я встала, чтобы уйти, он толкнул меня, я упала в кресло. Тут он что-то крикнул. Потом я поняла: «…с сыном в монастырь!»… Это было ужасно, этого я никогда не забуду и не прощу!.. Потом он спросил меня, пойду ли я опять к нему. Я сказала, что пойду. Тогда он сказал: «Что же, пойдешь на кладбище?»

После этих слов Мама заболела, она хворала несколько дней. Припадки стали, сильнее. Ее терзал вопрос, как умер Соловушка.

3 мая.

Смерть Соловушки поразила нас обеих. Но мое положение было лучше: я могла открыто оплакивать его. Он был жертвой… А Мама?

Только у меня могла она его оплакивать, ужасая меня своими воспоминаниями. Мама была на его похоронах. Это был первый случай. Из-за этого было много толков. Мы ходили на кладбище [103] вместе и носили цветы.

4 июня.

Отец опросил меня вчера, верю ли я в то, что Соловушка умер естественной смертью. Как из мешка посыпались насмешки, грязные намеки, недосказы. Каждый поцелуй Мамы, каждое слово — все было смешано с грязью, все расценено. Сколько платила ему Мама за его ласки… Как печально! Какая гадость, какая грязь!

Я говорю, неужели же нельзя любить прекрасную молодую женщину только потому, что она царица? Отец говорит — нельзя. Но почему же, почему?

6 июня.

Кто отец Маленького?

Этот вопрос носится в воздухе. Об этом говорят у Гневной, в салоне Бекеркиной, в полку [104], на кухне и в гостиной царя. Как гадко! Как скверно! Маленький — сын Папы, это ясно. Если сплетни будут продолжаться, в. к. Петр Николаевич [105] и в. кн. Милица Николаевна будут высланы первыми.

(Русский текст).

7 августа — 10.

Одного понять не могу — как это случилось, что великие княгини Анастасия [106] и Милица от старца [107] отвернулись? Кто его привел? Кто ему открыл двери дворцов? Кто привел его к Папе и Маме? Николай Николаевич [108].

Еще недавно, когда Анастасия Николаевна не была великой княгиней, Мама ее очень любила.

— Она, — говорила Мама о ней, — женщина большого ума и светлых глаз. Она видит лучше и дальше многих. Государственный деятель! Я очень любила ее слушать. Мне с ней легко. Но доверяться ей нельзя. Она может быть искренна только с теми, от кого взять нечего. А чуть почувствует, что есть чем поживиться — пошла хитрить, лукавить.

Потом, когда Анастасия Николаевна стала великой княгиней, Мама много смеялась, когда вспомнила одну вещь. Это было за несколько месяцев до свадьбы великого князя и Анастасии Николаевны. Она назвала его «добрым боровом» и сказала:

— А с ним…. должно быть тепло!

Мама смеялась и говорила:

— Боров с лисичкой! Пара хорошая!

9 сентября.

Великая княгиня Анастасия говорила мне про сибирского пророка:

— Это человек исключительной святости. Очень своеобразен. Необыкновенный. А главное — ему многое открыто. Я полагаю, что он Маме может сказать больше всех этих… Особенно, что в нем подкупает — это его праздность [109], доходящая до грубости. Он мне сказал между прочим: «Аннушка» (это я) и я — связаны судьбой с Мамой. Мы все вокруг неё вертимся. Точно цепью привязаны».

Эти слова произвели на меня странное впечатление! Вспомнила сон Мамы. Ей снилось в ночь перед её въездом в Россию, будто села (в тексте ошибочно написано «сама») в царскую карету, запряженную белыми лошадьми. А лошади маленькие, как игрушечные. А правит лошадьми царь Николай. И, будто, одет он в длинную белую рубаху, опоясанную золотым поясом. На голове корона, ноги босые, а в руке длинный золотой прут. Взмахнул кнутом, — а кони, как птички понеслись. Несутся, несутся, и не остановить их никак. Хочет крикнуть Мама — а дух у неё от быстрой езды захватывает. Несутся кони, по дороге давят людей. Льется кровь… Много крови… Треск раздавленных костей… Кровь заливает лицо. Мама кричит, зовет — никто не слышит. Только когда карета остановилась у красной стены. Мама увидела лицо Папы и спросила: «Что это?» Он сказал: «Кремль». И тут Мама увидела, что идут двое — женщина в черной шали, опираясь на палку, и мужчина — мужичек с такими странными глазами, в такой же, как Папа, белой рубахе, опоясанной веревкой.

— И только эти двое, — говорит Мама, — подошли ко мне и вынули меня из окровавленной кареты… Но тут, — говорит Мама, — новый ужас: хочу пойти — и не могу; какая-то тяжелая цепь тянет меня к земле. Когда посмотрела — увидела, что на меня одета цепь, как ожерелье, и на ней пять детских головок…

Мама говорит:

— Когда пришли эти двое — женщина с палкой и мужик со страшными глазами — они сбросили эту странную цепь и повели меня.

И каждый раз, когда Мама вспоминает этот сон, то говорит:

— Ты — это та, которая сняла с меня цепь…

Не знаю почему, но когда Анастасия мне сказала, что сибирский пророк говорит, что я и он связаны с Мамой, то у меня явилась мысль, не он ли тот второй, что видела во сне Мама рядом со мной.

11 октября — 11.

Это было так странно. Великая княгиня Анастасия просила меня не запаздывать к вечернему чаю. Оказала — будет старец Григорий.

Когда я приехала в Сергиево [110], то кроме великой княгини и Николая Николаевича, за столом был еще Ромочка(?) и князь (Побирушка) [111]. А он ко мне таким петушком разлетелся:

— Вот поглядите — это лучший сын народа. Богоизлюбленный сын…

Потом, когда он пришел и стал тихо так гладить мою руку, я почувствовала дрожь — вот, когда летом выйдешь из воды и ветерком обдует, то такая дрожь бывает. А он тихо так гладит мою руку и говорит:

— А ты меня, Аннушка, не чурайся! Вот ведь когда встретились!.. А дороги наши давно сплелись… Вместе итти будем!

А потом сердито так закричал:

— А будешь слушать брехни, будешь бежать — заплутаешься. Слышь — от меня не уйдешь!

Потом уж я ничего не соображала. Куда ни погляжу — все его глаза вижу.

Потом Анастасия Николаевна и говорит:

— Ведь правда — удивительный человек? Как он тебе понравился?

Хотела что-то ответить — и не могу. Расплакалась. Когда уезжала — его не видела. Он куда-то уехал с Николаем Николаевичем.