Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой

Старец велел подождать с подачей докладной записки.

7 мая.

Хорош и муженек Саны. Говорит:

— Шурик сама еще дитя, и потому прощаю ей её увлечение старцем, но требую соблюдения приличий.

А сам около старца так и увивается.

У, продажные твари!

Баронесса Ос.-Б. [136] была на приеме у Мамы. Ее приняли очень тепло, как вдову любимого генерала. Когда она стала собираться уходить, зашел Папа. Он успокоил ее насчет её сына и дочери. Потом она дала Маме маленькую черную тетрадь.

— Это, — сказала она, — от вашего исповедника, от Феофана… Несколько слов о Григории Ефимовиче…

И, низко приседая, добавила:

— Примите это как искреннюю заботу о вас ваших верноподданных рабов.

Мама поглядела на тетрадь и передала ее Папе. Папа читал и хмурился. А потом сказал:

— Одно из двух: или Феофан был подлецом, когда привел к нам Григория, или он подлец теперь, лая на него.

Мама поцеловала Папу и сказала:

— И тогда, и теперь. Григорий наш друг и спаситель, но он человек простой, не знает ни наук, ни хитростей. А они все — и Феофан, и Гермоген, и Илиодор — они сильны в науках и казуистике. И они, когда вводили, к нам Григория, рассчитывали на то, ню сделают его орудием для себя. Но он оказался сильнее их, потому что в нем есть дух Божий. Так они теперь хотят убрать его от нас, чтобы расчистить себе дорогу. Но они ошиблись. Казуистика их подвела.

Потом Мама рассказала, как она, будучи студенткой [137], спросила у … [138] что такое казуистика. И он, не задумываясь, ей ответил:

— Это такая поповская наука, которая одним ключом открывает двери ада и двери рая — в зависимости от того, кого впускает.

Папа весело смеялся. Потом сорвал переплет, а тетрадь разорвал пополам и бросил в камин. Баронесса Ост.-Б. три раза приезжала, но Мама ее не приняла. Ее сын отсылается на Кавказ. Баронесса в отчаянии.

9 июня.

Ну, уж этого я не ожидала!

Баронесса была у старца на Гороховой. Во всем ему покаялась и просила защиты. Потом приезжала молодая баронесса. Зиночка (её дочь, совсем еще дитя). Старец назвал ее «Живчик». Подарил ей подушечку (дает немногим) и сказал:

— Ужо все будет хорошо!

Молодой барон Ос.-Б. возвращен с полпути. Дело с их имением тоже улажено. А зато теперь она уже всюду следует за старцем. Он называет ее «Мой Живчик».

Не бывать бы счастью, да несчастье помогло!

Старец рассказывает: ему когда-то Феофан говорил в первые дни, когда вводил старца во дворец:

— Сюда (т.-е. во дворцы) ходить часто не следует, а то двери начнут скрипеть. Потом помнить надо, что ходить надо через «домашний узкий проход».

И вся эта мудрая наука ни к чему не привела: для него все входы и выходы закрыты.

Мама говорит:

— Если бы не то, что он был моим духовником, я бы с ним иначе поступила. Его спасает то, что я его помню. Но и только.

13 мая.

Старец говорит:

— Вчера Сазонов и профессор возили меня к Витте. И чего этому умнику от меня надо? Глядит — будто узоры с меня рисует. А тут не иначе, как чего-нибудь надо!.. Тоже вот про эти Закаспийские степи говорил. «Про эти», говорит, «степи мы с доктором Бадмаевым [139] отцу, покойному царю Александру, говорили»… Ишь, как эти степи их за живое задели! Их послушать, так вся страна обогатится. А мне так сдается: мужику новая забота — господам пожива!.. А Витте-то? Граф так злобой и кипит, и меня ненавидит, и Папу не жалеет!… А хвостом так а вертит! «Мы да мы!.. Россия да Россия»! И что ни слово, то умность!.. Хитрый барбос!.. А банк-то, видно, и ему в зубах застрял!

Старик сказал:

— Обо всем поговорить надо с Побирушкой. Пускай обмозгует, что да как. Догореть [140] Папе недолго. А надо, чтоб с умом и с головой.

18 мая.

Когда старец привел Илиодора в Мраморный дворец [141] у меня было такое большое желание сказать ему:

— Отойди от этого пакостника!

И когда старец приласкал меня, видя мою горечь, он такими скверными глазами смотрел на меня. Не понимает такой простой истины, что старец для меня — не мужчина, и я для него — не женщина.

17 июня.

На днях стала писать о Зинотти. О том, что она была в такой тревоге по поводу романа Мамы с Орловым много лет тому назад.

А теперь, вторично, по поводу старца. Зинотти его не любит. Но боится в этом сознаться. Вчера она получила какие-то сведения о том, что старец захватил в свои руки не только Маму, но и Папу. Гневная оказала при этом:

— Эта женщина (Мама) треплет корону по грязи!

И сказала:

— Боюсь, что она будет роковой для династии!

Зинотти сказала:

— Я не люблю Гневной. Она враг Мамы, значит и мой враг. Но она очень умна, и у неё открытые глаза. И вот, я такое думаю, что Мама последняя русская царица!.. Нельзя править такой большой страной, опираясь на разум дикого мужика!

Зинотти оказала:

— Я задумала одну вещь. Если это не отвлечет Маму от этого дьявола…

Я не знаю, на что пойдет эта сумасшедшая. Но надо быть настороже.

Зинотти потом спохватилась:

— Я говорила тебе, Аня, а ты, как и Мама, запуталась в его сетях… Мухи, несчастные мухи! Этот паук вас обсосет!

Вчера говорила с Шурой относительно Зинотти. Она говорит, что её муж уверяет, что все ее считают близкой родственницей Мамы.

Она незаконная дочь какого-то итальянца и принцессы дармштадтской Алисы. [142] Так говорят. Числится воспитанницей герцогини Алисы. Это официально.

Во всяком случае, может это только чисто случайно, но между ней и Мамой большое сходство. Та же гордая поступь. Те же мрачные глаза и та же величавая красота в движениях. Может, случайно…

5 июля.

Это ужас, ужас! Ужас! Только сумасшедшая Зинотти могла до этого додуматься. Если Мама не сошла с ума и не умерла от разрыва сердца, то ее спасли только молитвы старца.

И главное, что поразительно, что это сделала Зинотти, та самая Зинотти, которая готова душу отдать за Маму. Она искренно ей предана. И, между тем, злейший враг не мог бы придумать худшего.

А было вот что.

Мама нервничала. Под конец с ней был припадок. Я ушла к себе в 11-м часу. Не успела убрать голову ко сну — вдруг телефон. Мама говорит:

— Если ты не очень устала, приходи ко мне. У меня такая тоска… Пойду, помолюсь… Придешь — почитаем.

Я собралась итти. В это время — с ногой что-то неладно. Прошло в общем полчаса. Подъехала ровно в 12. Поднялась. Прошла левым проходом. Не успела дойти, как услыхала крик Мамы. Сразу не сообразила откуда. По крику думала — она умирает. Кинулась к ней — она лежит в молельне, ударилась головой о диван. Сколько прошло времени, не знаю. Но, когда я прибежала к Маме, из-за божницы выбежала какая-то тень. И если бы Мама не лежала передо мной, я сказала бы, что прошла Мама. В таком же мягком халате, тот же чепец, и, главное, та же походка.

Но Мама лежала тут же, и я решила, что это от испуга у меня галлюцинация.

Я открыла огонь. Никого не должно звать. Только лишние сплетни.

Крикнула Зинотти, но она не отозвалась.

Потерла Маме виски. Дала понюхать соль. Перевела ее и уложила. Мама глядела на меня безумными глазами. Только через час (было начало второго) она заговорила. И то, что она мне рассказала, было так страшно, что я приняла это за бред. А рассказала она мне вот что.

Когда она вошла и опустилась перед образом Спасителя, то услыхала какой-то шорох, подняла голову и увидела женщину. Женщина держала в руках черный крест и лист бумаги, а на бумаге черными буквами написано: