Ради жизни на земле

— Савин, как ты там?

В ответ — молчание.

Посадив машину, я содрал с рук перчатки, отстегнул ремни, спрыгнул на левую часть центроплана. Савин сидел в кабине ссутулившись, обплетенный парашютными лямками и без головы. Его руки застыли на гашетках, окоченело сжали их, а головы нет. Меня будто саданули сзади увесистой дубиной. Я начал вытягивать тело стрелка из кабины, но сам ничего не смог сделать. Позвал на помощь. Кое-как с механиками вытащили стрелка, положили на плащ-палатку. Девушки — укладчицы парашютов, прибористки, — в страхе закрыв лица, бросились от машины в сторону. Я плелся по летному полю и глотал слезы, уткнувшись в шлемофон. Смерть, жестокая, неумолимая! Почему же ты так нещадно косишь нашу юность! Парню бы радоваться восходу солнца и вечерней зорьке, работать, учиться, целовать девушек, а он лежит, обезглавленный, скрючившись на выцветшей солдатской плащ-палатке! С нами уже нет Жени Буракова, Володи Колисняка, неизвестна судьба Кости Круглова.

Вечером в столовой я опрокинул свои наркомовские, но спокойнее на душе не стало. Сцепились с Сергеем Луганским, вспыхнули берестой. Я выговаривал ему за то, что его истребители, увлекшись боем, бросили нас на произвол судьбы. Сергей доказывал, что ситуация сложилась чрезвычайно трудная, сами еле дотянули до аэродрома. Так и разошлись, надолго затаив друг на друга обиду.

Вскоре я узнал, что меня представили к ордену Славы III степени за уничтожение железнодорожного состава и доставку ценных разведданных о дислокации противника в районах Ясс, Хуши, Тергул-Фрумос, а также за сбитый ME-109 в неравном схватке с двенадцатью «мессерами».

Скоротечны последние майские ночи: не успеешь забыться в глубоком сне, а уже румянеет восток, утренняя прохлада врывается вместе с аэродромным гулом в открытые окна. Ребята выскакивают размяться, возвращаясь, бодро покрякивают. Завтракаем — и к машинам. Задание получено. Для меня уже стало привычкой ходить на разведку во вражеский тыл, быть готовым ко всяким неожиданностям.

…Водянистый круг трехлопастного винта сечет воздух. «Ильюшин» мягко подпрыгивает на мелкой кочке, поднимает клубы пыли. Совершив пробег, отрываюсь от земли. Ведомый у меня Анатолий Кобзев. Забираемся на высоту и под облака. В разрывах молочных облаков зеленеют поля, мелькают извилистые черточки дорог, кудрявятся перелески. Как всегда, с противозенитным маневром резко теряем высоту, меняем курс полета, пересекаем линию боевого соприкосновения. Ни одного выстрела, ни одного самолета в воздухе. Только истребители прикрытия старшего лейтенанта Николая Быкасова из 156-го гвардейского истребительного полка неотрывно сопровождают нас к намеченным объектам. Все время держу связь со своим командным пунктом. Сфотографировал правый берег Серета, около Роман засекли аэродром «подскока» с целым скопищем авиационной техники без всякой маскировки. На многих самолетах работали двигатели. Около Хуши — подобная картина: штук шестьдесят «мессершмиттов», Ю-87, Ю-52, ХЕ-111 готовились к вылету. Командование сразу среагировало на мой доклад: в воздух немедленно подняли шесть шестерок ИЛов. Ведущий — командир эскадрильи Иван Голчин. К нему пристроились еще шесть ЯК-3.

Боем руководил командир корпуса генерал В. Г. Рязанов. По его команде: «Гвардейцы! Атака!» — завязался ожесточенный поединок. Мне впервые пришлось видеть такую потрясающую картину. Море огня и свинца! В эфире разноязычные команды перекрывали друг друга. Меткие очереди штурмовиков и истребителей пронзали фюзеляжи, окантованные крестами, крылья, хвосты вражеских стервятников гасли в них, как спички, опущенные в воду. То один, то другой «юнкерс», напоровшись на сфокусированные жгуты трасс, вздыбившись, вставал свечой и волок за собой рыжее пламя. Почувствовав, что пахнет жареным, «юнкерсы» освободились от бомб и старались вырваться из смертельного круговорота.

Четыре пары «лапотников» столкнулись в воздухе, развалились, лопнули кроваво-черными пузырями. Дымили тупорылые тяжеловозы Ю-52, издали похожие на мохнатых шмелей. На фоне грязноватых облачков разрывов виднелись купола парашютов, под которыми покачивались гитлеровские летчики, чем-то напоминая дергающихся кукол.

Я приземлился на десять минут раньше остальных, так как выполнял роль разведчика-контролера. Личным наблюдением и подтверждением наземных войск было определено: противник в бою потерял 24 машины, мы — ни одной.

Не могу не вспомнить курьезный случай, происшедший с Николаем Пушкиным. Поработав на совесть около Ясс, шестерка «ильюшиных» шла по курсу на аэродром. Командир корпуса лично следил за действиями гвардейцев, оставивших после себя что-то наподобие вулканического извержения. Он запросил лидера:

— Кто ведет группу?

— Пушкин! — бодро доложил Николай и снова услышал голос генерала В. Г. Рязанова с явными нотками раздражения:

— Я еще раз спрашиваю: кто возглавляет группу?

— Пушкин, — каким-то поникшим голосом ответил лейтенант.

— Придется разобраться… — оборвал разговор генерал, и Николай понял, что над его головой сгустились тучи. Но что же случилось? Ума не мог приложить.

Через пару часов на аэродроме приземлился командир корпуса и приказал майору Круглову срочно собрать летный состав. Все забеспокоились: неужели попали в своих? Тут пощады не жди! За такие вещи у нас никого не гладили но голове.

Генерал Рязанов, широко вышагивая перед строем, так что полы кожаного реглана разлетались в стороны, строго спросил:

— Так кто же вел шестерку? — Его глаза пронзили стоящих от правого фланга до левого. — Выйти из строя.

Николай сделал три шага, и я понял, что значит сделать эти шаги навстречу неизвестности.

— Лейтенант Пушкин. — Голос у Николая был словно одеревеневший.

Генерал еще раз переспросил фамилию. Тот повторил.

— М-да! — протянул командир корпуса, улыбнулся и сбил фуражку на макушку. — А я думал, что решили меня разыграть. Уже приготовился дать перцу новоявленному поэту. Так вот, товарищ Пушкин, фашистов сегодня вы поколотили по-гвардейски, со знанием дела. Действуйте, орлы, так и впредь. От лица службы вам, лейтенант, и вашему летному составу группы объявляю благодарность!

Николай, воспрянув духом, звонко отчеканил:

— Служу Советскому Союзу!

…Среди нашего брата бытовали разные поверья: перед вылетом ни в коем случае нельзя прощаться с товарищами, фотографий с собой не брать, не садиться в машину, на которой тебя сбили, не бриться, с опаской поглядывать на 13-е число и прочие «не». Если придерживаться всех этих примет, то выходит, что летать некогда. Я не очень верил во всякие «заповеди» и «предчувствия», даже доказал: 13-е число счастливое.

Два штурмовика — мой и Анатолия Кобзева — стремительно набирали высоту. Держим курс на юго-запад с заданием разведать переправы на реке Серет. Как к предполагали, фашисты не очень-то любезно нас встретят и дадут безнаказанно сфотографировать свои важные объекты. С берегов на нас посыпался град термитных снарядов. Эрликоны визжали внизу, трассы ярким фейерверком неслись около самолетов — вертикальные, наклонные, пересекающиеся. Тысячи разрывов в одну секунду. Наткнись на такого «ежа», не поможет никакая броня. Активность вражеских зенитчиков мы раскусили сразу: где-то рядом переправа. И действительно: через реку севернее Роман тянулась темная лепта, а по ней шли танки, машины, тягачи с пушками. Снизившись, я заметил вторую переправу. Хитер фриц! Ее он притопил, думал — не обнаружим.

Но что это?! Прямо по фарватеру шли два бронекатера, и не какие-то замызганные, обеспечивающие понтонеров, а элегантные, вроде бы прогулочные. Они шли быстро, распустив сзади белые усы.

— Кобзев! — сказал я Анатолию по радио. — Атакуем, аллюр три креста!

Обе машины ринулись в отвесное пике, с направляющих бешено сорвались эрэсы.

Мимо! Точечную цель бить довольно трудно эрэсами, но все же. Делаем второй заход, третий, четвертый. Что за чертовщина? Катера выскальзывают, как налимы, умело маневрируют зигзагами, уходят вверх под защиту береговых батарей, которые ожили, выдавая себя частой, косматой щетиной огня. Возле нас, словно огромные маковые бутоны, лопались то розово-красные, то черные, то фиолетовые, то белые вспышки зенитных батарей. Озлобился до предела: козявки плавающие, а вон какие штучки выкидывают. Взъерошили зеркальную гладь пушечно-пулеметными очередями. Фонтаны воды веером рассыпались перед катерами. На шестом заходе все-таки выпустили из них пар. Один перевернулся, другой рассыпался на части, они медленно, словно нехотя, перестали существовать. Сфотографировав их в момент затопления, набрали высоту и нырнули в облака.