Ради жизни на земле

Я даже остановился: никто и никогда из всех моих товарищей не смог бы сказать, что я доложил неправду.

— Наврал?

— Да, Батя. Штурмовали-то мы не Верховцево, а Верхнеднепровск.

— Так думаешь?

— Точно!

Владимир отлично ориентировался на местности, и не верить ему я не мог.

— Молчи. Надо проверить, — говорю.

Через пару дней получил задание штурмовать Верховцево. Опять повторил старый маршрут: выйдя на Пятихатки, пошел влево по линии железной дороги. Подо мной Верховцево. Как же я тогда не заметил его, проскочил дальше? Хорошо одно — и в Верховцево, и в Верхнеднепровске сидели фашисты. А если бы по своим ударил?..

— А как ты, Батя, железнодорожный состав «помиловал»? — не удержался наш комэск Евсюков.

— Ох, было, сынки. Пошерстили мы бегущую пехоту фашистов и технику по дороге Аджамка — Медерово: гитлеровцев с нее как ветром сдуло. А вот железнодорожный состав и паровоз, нацеленный в сторону Николаева, обошли своим вниманием. Возвратились домой с сознанием исполненного долга. Примерно через десяток минут вызывает меня к телефону начальник штаба дивизии и первым вопросом припер к стенке:

— Батя! Ты видел на станции железнодорожный состав под парами? Почему не атаковал?

Я доложил: имел приказ прочесать шоссейную дорогу, обозначенную на карте.

А голос по телефону еще жестче:

— На разъезде стоял эшелон. Мог его уничтожить, но «помиловал», ушел со своими орлами. Ты что, приказа не знаешь: обнаружив эшелон, тем более с паровозами, стоявшими под парами, ведущему разрешается менять маршрут и уничтожать его независимо от того, какое имелось первоначальное задание.

О таком приказе я тогда не знал, но в ближайшее время исправил «грех»: долбанул эшелон с семьюдесятью товарными вагонами на той же станции…

Так вперемешку с шутками, подыгрываниями друг над другом происходили как бы неофициальные разборы полетов, где назывались наши ошибки и промахи.

Текли боевые дни. Фашисты откатывались на запад. Войска Советской Армии на пути таранили вражескую оборону, рассекали ее, обходили с флангов. Куда и делась воинствующая спесь всяких «Рейхов», «Мертвых голов», «Викингов», хваленая слава асов генерала Деслоха.

В преддверии нового сражения наш полк дислоцировался на кировоградском аэродроме. В основном работали на разведку с охотой. И она, надо сказать, стала для меня второй профессией.

Штурмовик, находясь над полем боя в горячем деле, может погибнуть. Разведчик не имеет такого права. Он должен в любую ненастную погоду любой ценой доставить аэрофотоснимки, пробиться через заслоны зенитного огня, обойти истребители противника. Ибо в его руках разгадка замыслов противника: где он собирается ударить, куда думает направить острие наступления, как строит свою оборону. Низкие тучи, густая облачность — самая надежная маскировка для разведчика, позволяющая в мгновение ока вынырнуть над оборонительной линией врага, засечь аэродром, скопление техники, переправу, склады.

Стояло серое, мглистое утро. Осень дожигала холодные тополиные костры, и влажный северняк вихрил медно-коричневую жесть опавших листьев. Поеживаясь, мы залезли в кабины штурмовиков. Иду на задание со своим напарником Евгением Алехновичем. Земля под крылом серая, однообразная. В низинах разлились широкие лужи. Пейзаж выцветший, грустный. Обшариваем каждую рощу, каждую проселочную дорогу, каждую ложбинку. От Цветкова на бреющем полете идем вдоль железной дороги на Умань. Что это? На полотне замечаем две платформы. Забаррикадированные мешками, в небо тянутся рыла зенитных установок. Внимательно присматриваюсь. Так вот что делают, гады! Специальным плугом режут шпалы. Только снизились — захлюпали зенитки. Ястребами бросаемся на путеразрушитель. Огненные струи от двух ИЛов уперлись в платформы, в разные стороны летят щепки, тряпки от мешков. Цель расстреливаем спокойно, как на полигоне. Для верности делаем еще один заход…

В наушниках голос Жени: «Шабаш им. Поехали фашисты по шпалам на тот свет».

Продолжаем вести разведку. На карту ложатся условные знаки. Набираем высоту, прижимаемся к облакам. Теперь бы не столкнуться с истребителями противника. И все-таки на подлете к станции Шевченково не миновали встречи с крестатыми «охотниками». Маневрируем между наседающими «мессерами», огрызаемся как можем. Вокруг — вой разящего металла. А у меня открытый фонарь кабины. Друзья предупреждали: не летай без броневой защиты, советовали не храбриться. Но какая здесь храбрость, если с правой стороны — потемки! По плоскости прошлась зубастая пулеметная очередь. Вторая…

Силы слишком неравные. Закувыркался «ильюшин» Алехновича, оставляя за собой дымный след. «Женя!» — отчаянно кричу, высунув голову из кабины, а встречный поток воздуха раздирает рот. Среди «мессершмиттов» заметил замешательство. Внизу вижу белый грибок парашюта. Все-таки Евгений выскочил из горящего штурмовика. Молодчина! Фашистам явно не до него. Краснозвездные истребители, подоспевшие на помощь, растаскивают «мессеров» от моего ИЛа, гвоздят их меткими очередями. Я замечаю точку приземления Алехновича, выбираю площадку для посадки. Местность сравнительно ровная. Приземляюсь. Втаскиваю раненого Евгения в кабину стрелка, делаю короткий разбег. А рядом поднимают фонтаны земли квакающие минометные взрывы, цокают пули — бегут автоматчики.

Добрались на свой аэродром удачно. Алехнович сразу попал в руки полковых эскулапов, а я, осмотрев машину (продырявленный «ильюшин» походил на решето), побежал в штаб на доклад.

На карте снова пролег маршрут разведки: Шпола — Умань — Христиновка. Прошел без всяких осложнений контрольные пункты, за исключением того, что в Умани чуть не врезался в трубу — стояла довольно низкая облачность. Возвращаясь назад, я не преминул заглянуть в Севастьяновку, где родился, провел свое детство. Самая высокая точка, с которой еще мальчишкой пришлось однажды увидеть живописное небо, была церковная колокольня. Теперь я смотрел на нее из кабины боевого штурмовика, и сердце отдавало щемящей болью.

Сквозь пелену сизого тумана вырисовывались обугленные остовы хат, безлюдные улицы, тоскливые рощицы. Кое-где на мотоциклах прокатываются носители «нового порядка». Рядом с нашим огородом, как кроты, что-то роют гитлеровцы. Не удержавшись от соблазна передать незваным гостям пламенный привет, под крутым углом пошел вниз, направив пулеметные очереди в гущу «архитекторов». Затем угостил двумя снарядами. «Вот вам, оккупанты!» Серые фигуры бросились врассыпную, покатились по овражному скосу, поприседали, придерживая пилотки, точно они могли прикрыть их головы от разящего свинца. Помахав фашистам плоскостями, я повел ИЛ на восток.

Новый год пожаловал не с крепкими, как обычно, морозцами, а принес довольно сумбурную затяжную непогоду. Длительные дожди сменились вьюгами. Оттепели развезли дороги, с аэродромов не всегда можно подняться в воздух. Полеты проходили в крайне тяжелых метеоусловиях. Штурмовикам не часто удавалось добраться до целей: снежные бураны, низкая облачность, плохая видимость усложняли ориентирование, фонари покрывались льдом, машины становились плохо управляемыми. Но непогода не останавливала победного наступления ни на земле, ни в воздухе. Кольцо окружения сжимало горло корсунь-шевченковской группировке противника. Гитлеровское командование пыталось любыми путями спасти свои войска, попавшие в ловушку, подбрасывало к внешнему фронту окружения свежие танковые дивизии, направляло «пострадавшим» транспортные самолеты. В штаб фронта поступило указание Верховного Главнокомандующего: основной угрозой считать не те войска, которые окружены, а те, что стремятся прорвать внешний фронт. Приказ есть приказ, и выполнять его следовало невзирая на непогоду.

3 февраля шестерка «ильюшиных», ведомая командиром эскадрильи Девятьяровым, ушла в район села Капустино, на юго-запад от Шполы, с заданием найти танковую дивизию «Мертвая голова» и наносить удары до тех пор, пока не подойдет очередная смена ИЛов. Ни в коем случае нельзя было пропустить танки, которые спешили на помощь войскам, угодившим в «котел».