Юность, опаленная войной

После этого визита время для нас тянется еще медленнее. Наконец выписывают первую группу партизан. Я, как и многие другие, остаюсь еще на несколько дней в госпитале, а затем с очередной группой выписавшихся попадаю в опустевший лагерь около местечка Киверцы, где принимали присягу партизаны нашей группировки.

Из-за гор и рек...

Шумит неумолчно сосновый бор, что протянулся вдоль железной дороги. Землянки опустели. Здесь осталась только небольшая интендантская группа, которая ликвидирует оставшееся от партизанского лагеря капитана Гарды хозяйство. Из госпиталя нас привозят сюда на грузовике. Нашей группой из семнадцати человек командует Кабан (Станислав Яворский), бывший партизан из конной разведки партизанской дивизии, совсем недавно получивший звание старшего сержанта. Пока представители интендантской службы подбирают для нас на армейских складах обмундирование, мы осматриваем место, где недавно проходила церемония принятия присяги. На многих специально очищенных от коры соснах химическим карандашом написаны многочисленные фамилии и клички. Это наши товарищи организовали таким образом бюро розысков.

В палатке коменданта лагеря работает "военкомат". Здесь решают, кого в какую часть направить. Рядом, на автомашине, расположился экипировочный пункт. Получаем новенькое обмундирование. Мне никак не удается подобрать подходящую обувь. Наконец выбираю сапоги на два номера больше. Быстро одеваюсь в настоящий польский мундир. Немного некрасиво выглядит узкий брезентовый ремень, который остряки моментально прозвали "фитилем", зато конфедератка с пястовским орлом сидит на мне великолепно. Запихиваю углы фуражки внутрь и направляюсь в канцелярию.

- Персональные данные, год рождения?

- Тысяча девятьсот двадцать восьмой.

- Что?! А разрешение родителей на вступление в армию у тебя есть?

- У меня здесь, пан капитан, нет родителей. Мать осталась за линией фронта, а отец умер в фашистской тюрьме.

- Не хватало еще с молокососами возиться... Что так скривился? Не разревись мне только. Пойдешь в 3-ю пехотную дивизию. Это все. Понял?

- Так точно, пан... гражданин капитан!

- Следующий!

Согласно полученному предписанию мы отправляемся к месту назначения. Нас ведет старший сержант Яворский, не старший вахмистр, а именно старший сержант, так как мы будем служить не в кавалерии, а в пехоте. До штаба 3-й пехотной дивизии имени Ромуальда Траугутта нас подбрасывает водитель попутной автомашины. Его интерес к нам неизмеримо возрастает, когда он узнает, что мы бывшие партизаны, о которых несколько раз писала армейская газета "Звыченжимы".

- Правда, нам не совсем по дороге, но партизан надо доставить по адресу,говорит водитель.

После обеда мы докладываем о своем прибытии в штабе дивизии. Дежурный офицер показывает нам ближайшую пустую землянку и сообщает:

- Это дивизионная гауптвахта. В данный момент она пустует, поэтому там и переночуете, а утром получите направления в полки.

Около места нашего ночлега собирается группка солдат. Они ведут нас на кухню ужинать. После вкусной еды мы долго рассказываем солдатам о жизни в оккупированной стране и о проведенных боях. Так и начинается наша служба с ночевки на гауптвахте.

Утром приходит тот же дежурный офицер и приказывает нам сразу после завтрака явиться в штаб дивизии. Повар улыбается и говорит стоящим в очереди солдатам:

- Надо быть гостеприимными, накормить наших "арестантов" вне очереди.

Мы дружно подставляем котелки, и он наливает нам двойную порцию густого супа с макаронами. Ложек у нас еще нет, поэтому мы выпиваем суп прямо из котелка, помогая себе коркой от хлеба.

Офицер, занимающийся вопросами кадров, быстро оформляет наши личные дела. Я пытаюсь заикнуться об артиллерии, но в ответ он лишь усмехается:

- В пехотных полках тоже есть пушки. Если очень повезет, то получите назначение и какую-нибудь батарею.

Нас направляют в 9-й пехотный полк. Небольшая прогулка по лесу - и вот мы уже на месте. Старший сержант Яворский идет доложить о прибытии группы, а остальные ждут около палаток и землянок штаба полка. Через несколько минут возвращается наш командир с группой офицеров. Мы выстраиваемся в шеренгу. Так как я самый маленький, то занимаю последнее место на левом фланге. Прибывшие офицеры внимательно смотрят на нас.

- Сколько вам лет? - обращается ко мне капитан.

- Шестнадцать, гражданин капитан,- отвечаю я.

- Не хотите стать моим ординарцем?

- Я хотел бы в артиллерию...

- Жаль, у меня вам было бы хорошо,- улыбается он.

Стоящий рядом в шеренге Лентяй (Юзеф Ставицкий), пожилой мужчина, одобрительно цедит сквозь зубы:

- Правильно, что отказался. На такие должности идут только те, кто уклоняется от фронтовой службы.

В конце концов меня направляют в пятую пехотную роту второго батальона. Батальоном командует майор Антон Дроздов, а ротой - бывший партизанский командир подпоручник Алерс. Для начала мне поручают навести порядок на аллейках, поэтому в роте я появляюсь только вечером, после ужина. Сразу же объявляют отбой. На ночлег я устраиваюсь в шалаше второго отделения станковых пулеметов.

Тишину пробуждающегося утра нарушают лишь размеренные шаги часовых да птичьи трели. Вдоль ровных аллеек, тщательно выметенных и посыпанных желтым песком, стоит длинный ряд маленьких домиков, сделанных из жердей и покрытых плащ-палатками. Из-за тонких стенок слышно глубокое дыхание уставших от изнурительных учений солдат. С ближайшей полянки тянет запахом готовящейся пищи. Когда бряцание котлов становится нестерпимым, а старший повар капрал Герман зычно покрикивает на подчиненных, чтобы быстрее поворачивались, иначе не успеют вовремя приготовить завтрак, дневальные второго батальона будят дежурных сержантов рот. Правда, согласно распорядку их необходимо будить за пятнадцать минут до подъема, но этого трудно требовать от солдат, у которых нет часов. Непосредственно перед подъемом из палатки выходит дежурный офицер вместе с трубачом. Сигнальщик взбирается на специальную вышку и ждет указаний офицера.

- Играть! - приказывает тот.

С этого момента и до отбоя сигналами трубы регулируется распорядок дня. Переливчато звучит труба - и объявляется перерыв в занятиях. Особенно приятно ласкает она ухо перед обедом: "Бери ложку, бери бак, хлеба нету - лопай так..."

Сразу же после сигнала мертвый до этого лес оживает.

- Подъем! Подъем! Вставать! - слышится вокруг. Не успел еще надеть гимнастерку, а дежурные уже объявляют построение на утреннюю зарядку.

- До каких пор будете в рубашке? Что, еще и портянки не намотали?! Может, маму позвать вам на помощь? - так "подбадривает" нас старшина роты старший сержант Бронислав Мазурек.

Почти годичное пребывание в партизанском отряде не прошло для меня даром. "Не все так трудно и страшно, как хотели бы это представить некоторые наши младшие командиры,- утешаю я себя.- Хуже всего, кажется, портянки, но в партизанском отряде бывало и похуже. А может, вначале и нужно так кричать, как старшина Мазурек?"

На первой утренней зарядке чувствую себя немного неуверенно, и это прежде всего потому, что я самый молодой солдат в роте не только по стажу, но и по возрасту. В партизанском отряде были в основном люди молодые, здесь же, наоборот, преобладают пожилые. Умываться бежим к ближайшему рву. Как тени нас сопровождают дежурный сержант и старшина роты.

- Быстрее! Быстрее двигайтесь! - покрикивают они по очереди.

Несмотря на это понукание, голова колонны останавливается, и мы поправляем портянки. Я прихожу к выводу, что перед утренней зарядкой их вообще не стоит наматывать, так как они сползают во время бега.

После умывания наводим порядок в помещениях. Это совсем не трудно, потому что там ничего нет, за исключением временных нар и чурбанов для сидения.

Солдатский день состоит из целого ряда построений. После зарядки мы идем на молитву. В течение десяти минут слышно только пение псалмов. В то время как одни подразделения начинают молитву, другие уже ее заканчивают. Наша рота располагается недалеко от батальонной кухни. И как только мы краем глаза замечаем, что кто-то марширует на завтрак, то спешим как можно быстрее закруглиться. С особым нетерпением ждет окончания молитвы рядовой Копер, портной. Не раз его ругали за проявление нетерпения, но Копер не обращает на это никакого внимания. У него свои заботы. Он беспокоится о судьбе семьи, которую оставил во Львове, о том, успеет ли перешить и подогнать все шинели и мундиры - ведь рот и батарей в полку много, а швейная машина в части только одна.