Записки «трижды воскресшего»

Изнуряющий зной не мешал нашей напряженной работе по подготовке к Ясско-Кишиневской операции. Проводилось важнейшее мероприятие: повышение меткости бомбометания по точечным и узким целям, то есть по одиночным объектам боевой техники - танкам, самоходным орудиям и автомашинам, а также по мостам, переправам, речным судам и т. д.

Обучали нас этому летчики-снайперы из Главного управления штурмовой авиации.

После показных полетов начались тренировочные, завершившиеся экзаменами, которые мы держали перед офицерами из штаба 5-й воздушной армии. [87]

Третий «роковой» вылет. Плен

В период затишья одна из эскадрилий всегда находилась в полной боевой готовности: мог последовать экстренный вызов с КП командующего 5-й воздушной армией.

18 августа мы собрались вечером отметить наш праздник - День авиации. А с утра 2-я эскадрилья заступила на дежурство: мы находились на стоянке самолетов и были готовы к вылету по команде с КП.

В полдень к нам подъехал на машине заместитель командира эскадрильи Дергачев. Он был немногословен:

- Летим всем составом эскадрильи. Боевая задача: уничтожить колонну танков и автомашин с войсками, идущую из района Хуши на север к Яссам. Боевой порядок - правый пеленг звеньев. По моей команде «приготовиться к атаке» - дистанцию между самолетами увеличить да 400-500 метров, чтобы каждый мог свободно прицеливаться, бомбить и стрелять. Атаковать будем с пикирования, начиная с головы колонны, с выходом влево и набором высоты, потом доворот вправо для повторной атаки и выход из атаки вправо с набором высоты. В дальнейшем слушать мои команды. Нас будет прикрывать шестерка Як-7.

Мне в тот день выпало вести замыкающую четверку Илов. Мы пересекли линию фронта, маневрируя, преодолели заградительный огонь зенитной артиллерии. Километрах в десяти южнее Ясс показалась голова колонны. Слышу голос заместителя командира эскадрильи:

- Колонна впереди слева, приготовиться к атаке.

Наблюдаю, как первое звено атакует голову колонны, второе - чуть подальше от головы. Я своим звеном нанес удар ближе к середине колонны. На втором заходе проштурмовали от середины до хвоста колонны.

Развернувшись на обратный курс, мы снова атакуем, на этот раз - от хвоста к голове. Вижу, внизу горят машины, валяются убитые, живые прячутся в кюветах, [88] некоторые пытаются спастись, убегая прочь от дороги.

Я не в силах сдержать радость.

- Это вам за Игоря Брылина и за Ивана Соболевского!

Группа вышла из последней атаки и взяла курс на свой аэродром.

Взглянув налево, я увидел, что в какой-то деревне, затерявшейся среди лесов, скопилось большое количество войск и техники. У нас оставались неизрасходованные боеприпасы, поэтому я довернул звено чуть влево, и мы стали поливать огнем вражеские войска.

Выходя из пикирования на высоте около ста метров, я вдруг почувствовал, что самолет теряет скорость. Мои ведомые уже оказались впереди меня. Вижу, давление бензина упало до нуля, стал просматриваться воздушный винт, значит, двигатель остановился.

«Только бы не упасть в этой деревне!» - подумал я и развернул машину в сторону гор, покрытых лесом, в надежде укрыться в Карпатах, а потом перебраться к своим.

Вскоре самолет коснулся брюхом верхушек деревьев, что-то затрещало, я ударился головой о фонарь - и потерял сознание.

Когда пришел в себя, то увидел, что лежу на траве, а вокруг меня стоят румынские солдаты. Приподнялся на локте, огляделся. Кругом лес, метрах в двадцати от меня - разбитый самолет. Рядом с ним стоит со связанными за спиной руками мой воздушный стрелок гвардии старший сержант Степан Фомич Воробьев. Там и тут видны землянки и палатки.

Оказалось, что мы упали в расположение румынской воинской части. Все свои документы я перед вылетом отдал технику нашего звена, румынам достались лишь мой пистолет и планшет с полетной картой.

Мне тоже связали руки за спиной, и нас отвели в какую-то деревню, где, очевидно, помещался штаб дивизии, там заперли в комнате с зарешеченным окном. [89]

- Вот уж не думал не гадал, что в плен попаду, - я даже зубами заскрипел от досады.

- Да… Дела наши хреновые… Что будем делать, командир?

- При первом удобном случае надо бежать. Уйдем в Карпаты…

Вечером меня привели на допрос к румынскому полковнику. Говорил он на чистейшем русском языке. Перед, ним на столе стояли бутылка вина и ваза с фруктами.

Когда я вошел, он разглядывал мою полетную карту. Меня это ничуть не встревожило: карта у меня была уже старая, вся испещренная маршрутами, так что определить по ней, с какого аэродрома я нынче взлетел, абсолютно невозможно.

Полковник держался со мной обходительно, предложил сесть.

- Вина, фруктов? - спросил он, пододвигая ко мне бутылку и вазу.

Я отрицательно покачал головой.

- Ну-с, тогда перейдем к делу. Прежде всего меня интересует: с какого аэродрома вы взлетели.

- Не помню, - ответил я и тут же добавил: - И вообще я не стану отвечать на вопросы, так что незачем и спрашивать.

- Предупреждаю: не будешь говорить - плохо тебе придется.

- Ничего хорошего я от вас и не жду!…

В это время в комнату вошел немецкий майор. Румын, указывая на меня, заговорил по-немецки, должно быть, объяснял, где и как меня сбили. По тону чувствовалось, что румынский полковник заискивает перед немецким майором.

Немец ушел, а полковник приказал солдату отвести меня обратно, сказав на прощание:

- Подумай, парень, хорошенько, стоит ли тебе упорствовать? Завтра поговорим… [90]

Утром нас со Степаном разбудили голоса за окном. К окну подходили жители деревни и разглядывали нас, словно зверей в клетке, что-то горячо обсуждали.

Под их любопытными взглядами я старался держаться независимо, как подобает офицеру Советской Армии. Правда, лишившись вместе с пистолетом поясного ремня, я был вынужден заправить гимнастерку в брюки, что было как-то непривычно и несколько сковывало меня. Зато на моих плечах оставались лейтенантские погоны, а на груди - орден Отечественной войны I степени, медаль за оборону Ленинграда и гвардейский значок.

К окну подошел человек в солдатской форме, заговорил по-русски:

- Я - серб. Служу музыкантом в румынском военном оркестре. - Он оглянулся и сказал негромко, приблизив губы к самой решетке: - Хочу бросить все к чертям и перебежать в армию Тито… А вам, ребята, не долго терпеть: говорят, что между Россией и Румынией вот-вот объявят перемирие.

Ближе к полудню нас с Воробьевым посадили в закрытый фургон и куда-то повезли под охраной двух автоматчиков.

Ехали мы довольно долго, потом остановились в небольшом городке.

- Что за город? - спросил я у наших конвоиров, зная, что они немного понимают по-русски.

- Город Роман, - ответил один из них.

Воробьев присвистнул:

- Значит, нас увозят подальше от линии фронта…

- Зато поближе к Карпатам, - шепнул я, - так что не зевай!

Зевай не зевай, а два автоматчика сидят у выхода из фургона и оружие держат наизготовку…

К вечеру доехали мы до города Бакэу и очутились во дворе комендатуры, обнесенном высоким забором с колючей проволокой поверху. [91]

Тут мы увидели военнопленных разных национальностей: русских, югославов, венгров, чехов, поляков. Были тут и румынские солдаты - пойманные дезертиры.

Комендант гарнизона - румынский полковник, его адъютант - сын русского белоэмигранта. Остальной персонал - низшие чины. Некоторые из них, как мы потом узнали, были родом с Западной Буковины. Все они хорошо говорили по-русски и относились к нам вполне доброжелательно.

Держали нас в небольших барачного типа домах, вовремя раздачи пищи удавалось немного погулять во дворе.

Кормили нас так же, как солдат румынской армии: на завтрак - стакан кофе, в обед на первое - какая-нибудь бурда, на второе - немного каши, на ужин тоже немного каши и стакан чаю без сахара. На день полагалась булка хлеба граммов 300-400.