Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти...

Обозначим главные расхождения между рассказом Клещева-Дерябина с показаниями Медведева.

1. В рассказе Клещева и Дерябина полностью отсутствуют сведения, что Медведев отбирал у команды револьверы. Не подтверждает их и Якимов.

2. Клещев и Дерябин рассказывали, что Медведев сообщил им около 2 часов ночи, что предстоит убийство Царской Семьи, чего нет в показаниях Медведева.

3. Описывая движение Царской Семьи к комнате, где произошло убийство, Клещев и Дерябин говорят, что вместе с Юровским был Никулин, чего нет в показаниях Медведева.

4. В рассказе Клещева и Дерябина говорится о том, что, когда Царская Семья вошла в комнату убийства, то там был стул, на который сел Наследник. Между тем как Медведев показывал, что было три стула, на которые сели Государь, Наследник и Государыня, и что эти стулья принесли по приказу Юровского.

5. У Медведева Государь, Императрица и Наследник Цесаревич сидят в момент убийства на стуле, а у Клещева с Дерябиным Царь и Царица стоят, а Цесаревич — сидит.

6. В рассказе Клещева и Дерябина среди убийц появляются два человека с винтовками, чего нет в показаниях Медведева.

7. Ни Клещев, ни Дерябин не упомянули в своем рассказе, что Медведев выходил на улицу за несколько мгновений до убийства, хотя сам Медведев об этом рассказывал. При этом Клещев и Дерябин, если исходить из их рассказа, не могли не видеть Медведева.

8. Клещев и Дерябин утверждали, что Наследник Цесаревич был убит сразу же, а Великая Княжна Анастасия Николаевна была добита штыками, тогда как Медведев утверждал, что Юровский несколькими выстрелами добил именно Наследника, про штыки Медведев не говорил вообще ни слова.

9. Клещев и Дерябин утверждали, что тела убиенных были завернуты в простыни, которые были принесены с верхнего этажа, а Медведев показывал, что трупы выносили на носилках, сделанных из простыней, натянутых на оглобли саней.

10. Клещев и Дерябин утверждали, что кровь в комнате убирали каких-то два человека из «латышей», а Медведев говорил, что он для этого вызвал из команды несколько человек.

К вышеизложенному необходимо добавить, что до допроса следователем Соколовым Якимов непосредственно после убийства уже сообщил о гибели Царской Семьи своей сестре К. А. Агафоновой (урожденной Якимовой). Агафонова была допрошена следователем И. А. Сергеевым, вот ее показания: «Не помню теперь, какого именно числа в июле месяце, брат Анатолий часу в 11 утра пришел ко мне и сообщил, что он уедет на вокзал, а оттуда в Пермь. Вид у брата был измученный, и он очень взволновался. Заметив это, я спросила: „Что ты волнуешься, что с тобой, может быть, Николая отправили?“ В ответ на это брат попросил закрыть дверь на кухню и, волнуясь, сообщил мне, что минувшей ночью Николай Романов, вся его семья, доктор, фрейлина и лакей были убиты. По словам брата, присутствовавшего при казни, злодеяние было выполнено таким способом: часу в третьем ночи (т. е. по нашему времени — в первом часу, так как тогда часовые стрелки были переведены на два часа вперед) всех заключенных в доме лиц разбудили и попросили их сойти вниз. Здесь им сообщили, что скоро в Екатеринбург придет враг и что поэтому они должны быть убиты. Вслед за этими словами последовали залпы, Государь и Наследник были убиты сразу, все же остальные были только ранены, и поэтому их пришлось пристреливать, докалывать штыками и добивать прикладами. Особенно много возни было с фрейлиной, она все бегала и защищалась подушками, на теле ее оказалось 32 раны. Княжна Анастасия притворилась мертвой, и ее также добили штыками и прикладами. Сцены расстрела были так ужасны, что брат, по его словам, несколько раз выходил на улицу, чтобы освежиться. Кто именно участвовал в расстреле, брат не говорил. Помню, что он упоминал о каких-то латышах и говорил, что стреляли не красноармейцы, а какие-то главные, приехавшие из совета. Этих главных было пять человек». [1175]

Этот рассказ Якимова в пересказе его сестры весьма интересен, так как сильно расходится и с показаниями Медведева, и с рассказом Клещева и Дерябина, который сам Якимов привел при допросе его Соколовым. Коренным образом меняется роль Якимова в злодеянии. Из рассказа Агафоновой получается, что он был как минимум его свидетелем, если не участником. Тогда логично сделать вывод, что Якимов, с целью отвести свое участие в убийстве, мог придумать весь рассказ Клещева и Дерябина, дабы объяснить следователю, откуда он мог узнать об убийстве. Это кажется правдоподобным, так как слова Клещева, что он через закрытое окно слышал, о чем говорил Юровский, весьма малоправдоподобны. Но при дальнейшем сопоставлении показаний Якимова и показаний Агафоновой ситуация представляется более сложной и запутанной. Якимов сообщал Агафоновой детали, которые не совпадали с его пересказом слов Клещева и Дерябина. Так, он сообщил, что, когда Царскую Семью отвели в полуподвальную комнату, ей сообщили, что в Екатеринбург придет враг и что поэтому они должны быть убиты. Кто сообщил, Якимов Агафоновой не рассказывал. В «рассказе Клещева — Дерябина» Якимов говорит, что Царской Семье сказали следующую фразу: «Николай Александрович, Ваши родственники старались Вас спасти, но этого им не пришлось. И мы принуждены Вас сами расстрелять». При этом он четко говорит, что эти слова были сказаны Юровским. В рассказе Агафоновой присутствуют детали убийства. Например, о том, что Демидовой было нанесено 32 раны, что Великая Княжна Анастасия притворилась мертвой и ее добили штыками. Между тем как у Клещева — Дерябина говорится просто, что Демидова, вероятно, металась, а Великую Княжну Анастасию докололи штыками. Имеются существенные различия и в описании количества убийц, и в том, кто именно принимал участие в убийстве. Так, в рассказе Агафоновой Якимов утверждает, что убивали не красноармейцы, а какие-то главные, приехавшие из совета, которых было пять человек. В рассказе же Клещева — Дерябина утверждается, что стрелял точно Никулин и несколько «латышей». Если Якимов присутствовал при расстреле, то зачем ему понадобилось менять свои показания? Положим, что, умолчав о точном количестве нанесенных ран Демидовой, об обстоятельствах убийства Великой Княжны Анастасии Николаевны, он стремился избежать излишней детализации, которая могла бы выдать его участие в убийстве. Но совершенно непонятно, зачем ему понадобилось умалчивать о «пяти главных из совета» и о Никулине? Что это давало Якимову? Ровным счетом ничего. Наоборот, если бы он повторил то, что он говорил Агафоновой про участие «старших» и о Никулине, он тем самым косвенно выгораживал бы охранников Ипатьевского дома, в числе которых был и он сам. Упоминание же русских из Чрезвычайки, которые закололи Великую Княжну, да непонятных «латышей» только могли вызвать подозрение у следователя в его неискренности, что, кстати, и произошло. Соколов, у которого был на руках протокол допроса Агафоновой, начал расспрашивать Якимова о некоторых расхождениях между только что полученными от него показаниями и разговором с сестрой. Якимов категорически отрицал, что сказал сестре о своем участии в убийстве, заявив, что, по-видимому, сестра сделала об этом ошибочное заключение из-за его внешнего крайне расстроенного вида. Якимов заявил, что все, что он сообщил, это рассказ с чужих слов. Якимов также заявил, что количество нанесенных Демидовой ран было не 32, а только 30, как ему об этом сообщил Дерябин. На самом деле, как мы видели из пересказа Якимовым слов Клещева — Дерябина, ни о каких ранах те Якимову не сообщали. Между тем, кто бы ни являлся первоисточником сведений о количестве ран, нанесенных Демидовой, они, эти сведения, представляются весьма странными. Для того чтобы с такой точностью установить количество причиненных Демидовой ранений, надо было внимательно рассматривать тело либо самому сознательно наносить эти удары. Из рассказа Клещева — Дерябина и из рассказа Агафоновой видно, что ни Клещев, ни Дерябин, ни сам Якимов ни внимательно осматривать тело, ни наносить удары не могли; первые — потому что находились вне комнаты убийства, а второй — из-за того, что непосредственного участия в этом убийстве не принимал. Получается, что либо Якимов солгал в обоих случаях, и в разговоре с сестрой, и на допросе следователя, либо он действительно услышал о ранах с чужих слов, либо он мог сам примерно сосчитать эти раны, но уже только после убийства. Последнее нам представляется наиболее вероятным.