Жизнь с моей сестрой Мадонной

Я наконец-то смирился с тем, что я — гей, и даже начал находить в этом удовольствие. Впрочем, не настолько сильное, чтобы сообщать о нем всем и каждому. Я не сказал ничего даже Мадонне. Свою связь с Расселом я хранил в строжайшей тайне, особенно от членов семьи.

Через несколько недель родители ушли ужинать в ресторан. Мы с Расселом спустились в подвал, в старую спальню моего старшего брата, полагая, что уж там-то нас никто не увидит. В спальне было гораздо удобнее, чем на виниловом сиденье моего старого «Доджа» или расселовского «Датсуна». Мы сняли одежду и устроились на кровати. Нам было настолько хорошо, что мы не услышали шагов на лестнице.

Через несколько секунд в спальню вошла моя сестра Meлани. Она замерла в дверях, широко раскрыв рот от удивления. Ее лицо было абсолютно белым, как седая прядь в ее волосах.

Она сразу же бросилась наверх.

Не повезло!

Мы с Расселом быстро оделись. Я попросил его остаться в подвале.

Я поднялся наверх и лицом к лицу столкнулся с Марти, главным мачо в семействе Чикконе.

Он дал мне пощечину и заорал:

— Что это ты, черт побери, тут делаешь? Ты что, чертов гомик? Гомик, да?

Долю секунды я думал, что делать, и в конце концов решил признаться — и будь что будет.

— Да, я гомик, Марти, — сказал я. А потом с самым важным видом, на какой в тот момент был способен, добавил: — Что ты собираешься сделать? Надрать мне задницу?

От неожиданности Марти даже отступил.

— Именно за тем я и пришел, — сказал он.

Наступила пауза. Я молча попрощался со своей привлекательной, как мне казалось, внешностью.

— Но делать этого не буду, — наконец добавил он.

Марти поднялся наверх, и на этом все кончилось.

По крайней мере, мне так показалось.

Перенесемся в Чикконе-Вайнъярд, Траверс-Сити, штат Мичиган. Два года назад мы отмечали семидесятипятилетие нашего отца. Я сидел на веранде. Ко мне подошел Марти и сказал: Мне нужно извиниться перед тобой.

Я сразу же вспомнил тот вечер в нашем подвале.

Тебе не за что извиняться.

Нет, я должен.

— Ради бога, не надо. Все хорошо, все в порядке. Марти не собирался отступать.

— Я сожалею о том, что сказал, но мне не понравилось то, что ты стал геем. Извини, что я был такой задницей.

Если говорить о Марти, то так оно и было на самом деле.

К 1980 году я принял радикальное решение. Занятия антропологией могут подождать. И профессиональное фехтование тоже. Я окончательно решил стать танцовщиком. Отца мое решение не порадовало. Впрочем, он не сердился и не ругал меня. Я знал, что несмотря ни на что он хочет, чтобы я был счастлив.

И я отправился в пригород Детройта. Я работал в сэндвич-ном баре, а параллельно танцевал в труппе Мэри Виндзор «Харбингер».

Больше года я был танцором в «Харбингере». За это время я очень многое узнал о современном танце. Я открыл для себя Элвина Айли, Кэтрин Данхэм, новые и необычные танцевальные стили.

Однако на Мадонну мои достижения впечатления не производили.

Как-то раз она позвонила и сказала:

— Кристофер, если ты действительно хочешь стать танцовщиком, тебе нужно перебраться в Нью-Йорк.

Я знал, что она права, но не понимал, готов ли переехать в город Большого Яблока.

Чувствуя мое искушение, сестра-сирена продолжала:

—Приезжай в Нью-Йорк. Ты можешь поселиться в моей квартире. Я тебя со всеми познакомлю и буду заниматься вместе с тобой. Я приму тебя в нашу группу.

Через пару дней я сложил вещи в большой зеленый вещмешок и отправился в Изумрудный город, где меня с распростертыми объятиями ожидала добрая ведьма Глинда. По крайней мере, я так думал.

Как мы договорились, я прилетел в аэропорт имени Джона Кеннеди и взял такси до города. Водитель высадил меня за несколько кварталов от того места, где жила Мадонна, поэтому мне пришлось пройтись пешком. Стояла поздняя ночь. Когда я добрался до довоенного здания на углу Западной 94-й и Риверсайд, где жила Мадонна, спина моя страшно ныла от тяжеленного вещмешка. Переполненный радостными ожиданиями и возбуждением, я нажал на кнопку звонка.

Дверь открылась. Передо мной стояла Мадонна Номер Четыре (номер один — болельщица, номер два — серьезная балерина, номер три — барабанщица-панк). Я с трудом узнал сестру. На ней был очень странный наряд: черный топик, короткая красная юбка в складку, черные колготки, башмаки, черные кожаные браслеты со стразами. В спутанных волосах торчали какие-то лоскуты.

В зубах Мадонна держала испачканную, губной помадой сигарету.

Прежде чем я успел воскликнуть: «Но, Мадонна, ты же никогда не курила!», она решительно объявила:

— Привет, Кристофер, жить здесь ты не сможешь.

Прямо и откровенно, без всяких экивоков.

Что ты хочешь сказать? Я все бросил в Детройте... Квартиру, работу, все... Ну и что... — пожала плечами Мадонна.

Увидев мое расстроенное лицо, сестра слегка смягчилась:

— Ну, можешь переночевать здесь на полу пару деньков, но это все.

Я был обескуражен.

Мадонна полезла в карман и достала таблетку.

— На, попробуй, тебе станет лучше.

Чувствуя себя настоящим провинциалом, я спросил, что это.

— Просто проглоти, — жестко сказала она.

Я взял у нее таблетку. Лишь потом я узнал, что это экстази, или МДМА, как их тогда называли.

Я обратил также внимание и на то, что в отличие от семейных праздников по крайней мере на этот раз она не стала язвить.

Следом за Мадонной я вошел в квартиру. Деревянные полы, причудливые карнизы — это была одна из тех довоенных квартир со множеством спален, которых так много в верхней части манхэттенского Вест-Сайда.

Мы вошли в открытую прихожую, которая вела в большую гостиную, заставленную сломанной мебелью. Справа находились кухня и еще одна комната, слева — тридцатифутовый коридор. Размеры квартиры меня поразили. Следуя за сестрой, я удивлялся, неужели здесь не найдется для меня места, но предусмотрительно молчал.

Спальня Мадонны оказалась третьей справа. Позже я узнал, что Мадонна только снимает комнату у неизвестного владельца, а квартира ей не принадлежит. В спальне вообще не было мебели — один лишь матрас, застеленный грязным голубым бельем. Матрас лежал на полу, прямо в центре комнаты. В одном углу я увидел раковину. С потолка свисала электрическая лампочка без абажура. Свет проникал в комнату через окно без занавесок. Из окна открывался безрадостный вид на кирпичную стену.