Григорий Шелихов

чтобы оповестить вояжиров шелиховских компаний об опале Шелихова.

- Попадет Григорий Шелихов на рудники за передержку беглых и

масонов, казну припрячет, ищи тогда с него! - будил Голиков алчность у

компанионов и тут же разжигал в них купеческое усердие к вере: - Да и

чего от такого человека ждать: в церковь не ходит, затворился с

кержачкой своей и темными людьми в моленной... Предадут их анафеме! В

самом деле, государыня поделила Польшу меж тремя царствами, полячишек

в Сибирь ссылает, а он, видишь, сколько их в компании на службу

подсобрал, патреты государевы писать нанимает... В Америку самых

отчаянных сплавил, а давно ли граф ихний Бейсноска,* русских

перерезавши, с Камчатки бежал? - мешая быль с небылицами, сбивал

Голиков с толку и запугивал людей. - А из Петербурга и наместник здесь

очень даже приглядываются, кто и с кем в дружбе и товариществе

состоит... (* Под этим именем получил в Сибири известность ссыльный

польский авантюрист граф Мориц Бениовский, в 70-х годах XVIII века

наделавший шуму бегством с Камчатки.)

Самые горластые и самые завистливые противники Шелихова, вроде

Мыльникова, Фереферова, Жиганова, грека купца Калофати и язвительного

отставного прокурора Будищева, давно задумавшие сколотить собственную

компанию, сговорились все вместе явиться к мореходу и потребовать

передачи полноты власти коллегии во главе с Голиковым, а в случае,

если откажется, настоять на возвращении капиталов и выйти из

товарищества.

Всем вместе говорить нельзя, решили они, говорить будет прокурор

Будищев, мундир и ордена которого обеспечивают неприкосновенность...

- Вояжиры твои целой шайкой нагрянули... Отвадить? - спросила

мужа Наталья Алексеевна.

- Зови... в большую горницу... - подумав, сказал Шелихов. Он

решил, что компанионы пришли торопить его с выдачей дивиденда.

- Зачем пожаловали, господа компанионы? - спросил мореход, войдя

в комнату и оглядывая рассевшихся посетителей. Глаза и бороды всех

были уставлены в пол.

- По поручению здесь присутствующих и отсутствующих пайщиков

говорить буду я, - встал и расправил грудь, украшенную несколькими

орденами, привычный к жестким выступлениям отставной прокурор Будищев.

- Блюдя пользы общественные и государственные, мы решили отринуть

единовластие и пагубное самовольство в распоряжении нашим трудом и

капиталами... Не желаем больше терпеть!

- И в убытках быть! - не удержался Фереферов.

- Прошу не перебивать, - обернулся к нему прокурор - и снова к

Шелихову: - Долг перед отечеством превыше всего, и мы требуем передачи

дел коллегии, кою выделят пайщики, во главе с почтеннейшим Иваном

Ларионовичем Голиковым... или возвращения капиталов, коим найдем...

- Иваном... Голиковым? - загремел Шелихов, но сдержал себя

непокойно уже спросил: -А сколько паев у тебя, господин прокурор?

- Три...

- А у тебя, Иван Максимыч? - обратился мореход к Фереферову.

- Дванадесять полных! - огрызнулся тот и добавил: - А какой

прибыток... Слезы! И сколько за крохи эти людей погибает, а расходы

какие...

- Слыхивал я от бродячих по морям английцев, - живо откликнулся

на жалобу Фереферова Шелихов, - что в теплых местах водится зверь

такой, коркодилом прозывается... Он завсегда, когда живность

заглатывает, костями хрумкает, а сам плачет. Я радуюсь большому

промыслу и полагаю, что людей, в Америке на нас хребет гнущих, в

довольствии всяком, отменно хорошо против сибирского обычая содержать

нужно, а вы все, труд их заглатывая, над долей их плачете и меня

спихнуть норовите, чтобы муку затхлую и бушлаты лежалые без

препятствия за океан посылать...

- То-то буйственники американские никого, окромя тебя, не

признают, а ты из прибыли нашей воруешь - на паи ворам начисляешь! -

выкрикнул Голиков.

- Ни люди наши не воры, наипаче и я вором не был! - вскипел

Шелихов. - Это ты воруешь, Иван Ларионович, против чести, против

товарищества, против себя ухитрился своровать!.. Кто Толстопятова на

скупку паев подбил, двести пятьдесят тысяч с компании содрать хотел?

Ага... на образа закрестился! И что тебе досталося - шиш конопляный?

Кто Ираклия, архитекта, самонужнейшего компании человека, под пулю

подвел?! У-у, гад, Юда алтынный, ты и меня проглотить готов! Только

врешь - подавишься, апостол плешивый!

Ярость туманила сознание морехода. Через Полевого он знал об

усилиях Голикова вызвать распадение компании. Голикову эта компания

под главейством Шелихова претила. Какое Голикову дело до того, что -

плохо ли, хорошо - Шелихов несет на своих плечах все трудности такого

огромного и сложного предприятия, как приобщение к российским

владениям никем пока еще не захваченных, безмерно богатых, но сурово

неприступных и почти безлюдных пространств на северо-западе Нового

Света?

Не помня себя, мореход схватил за плечи вставшего перед ним

Голикова, встряхнул его, как пустой мешок, и отбросил на скамью у

стены. Голиков вскрикнул жалобно, по-заячьи, не удержался на ногах и

свалился со скамьи боком на пол.

- А-а... ты и бить нас зачал, я те покажу! - засучил рукава

Фереферов.

Но Шелихов, потеряв голову, охваченный, как в молодости, пылом

кулачного бойца, страшным ударом залил кровью лицо и бороду

Фереферова, пнул его ногой - и тот вдруг исчез из глаз Шелихова;

огромная туша грохнулась на пол - и кинулся на пайщиков, шарахнувшихся

к двери...

В опустевшей комнате замешкался один прокурор Будищев в попытке

трясущимися от страха руками извлечь из ножен прицепленную к мундиру

шпажонку.

- Я помогу тебе, ярыжка поганая, дорогу найти, - бормотнул

мореход и, ухватив за воротник прокурорского мундира, бросил Будищева

к дверям с такой силой, что тот распластался на пороге у ног входившей

Натальи Алексеевны.

- Распустил собрание, - криво и беспомощно улыбнулся Григорий

Иванович, увидев жену и приходя в себя словно бы после безобразного

сна. - Посадит меня Нагель в холодную и засудит за поношение чести

именитых купцов... Довели, аспиды, до потери разума!

Подошел к поставцу, достал штоф водки, налил стакан, но не взял

его в руки.

- Ох, неладно со мной... саднит на сердце... - и, не понимая, что

делает, смахнул стакан со стола на пол.

- Не пей, Гришата! - беззвучно не то прошептала, не то подумала

Наталья Алексеевна и увидела, как медленно-медленно, силясь захватить

судорожно раскрывающимся ртом хотя бы глоток воздуха, Григорий

Иванович сползает со стула, как он пробует удержаться за край стола.

- Прости... Наташ... всегда бахвалился, а не выдюжил... Пока не

доведались о... к-конце моем... пошли про то... весточку...

Баранову... Алексан... Андр... реич... Чтоб держался... г-говорю...

крепко стоял за... Слав... россию... Мне... три аршин... нужно, а

России... Рос... - задыхался мореход, приподняв руку, словно пытаясь

ею взмахнуть в ту сторону, где перед мысленным взором, за океаном,

остается его единственно надежный преемник. - Прости... чем владел...

тебе и детям остав... Славоросс... отечеству... - и замолк.

Подхватив на руки голову мужа и жадно глядя в теряющие живой

блеск глаза, Наталья Алексеевна даже не замечала тонкой кровяной

змейки, сбегавшей из углов его плотно сжатого рта на ее руки и с них

на пол.

Мореход Шелихов ушел в последнее плавание.

Весть о смерти купца-морехода облетела за несколько часов весь

Иркутск и привлекла к дому Шелиховых множество людей, приходивших

проститься с его телом.

Работные люди шелиховского дома слонялись сумрачные и молчаливые.