Григорий Шелихов

Перечитал, задул свечу в кулибинском "светце" и, чтоб не

разбудить огорчавшуюся его ночными бдениями жену, растянулся на скамье

у стола, подложив поддевку под голову. Засыпая, мечтал, как, прочитав

его обозрение, удивится государыня и призовет к себе верного слугу, -

хоть один такой да найдется около нее! - и скажет: "Присоветуй, чем

помочь и как наградить людей, столь отечеству преданных..." И

пойдет... расцветет Славороссия...

4

Толстопятов, узнав в суде, что рассмотрение иска по распоряжению

наместника отложено до представления Шелиховым из Америки документов,

струхнул и усомнился в каком-либо проке этого кляузного дела,

затеянного, в сущности, Голиковым.

В скупку паев Толстопятов вложил собственные деньги. Голиков же,

хотя и согласился разделить прибыль исполу, от расходов и хлопот по

делу сумел уклониться. И провернуть претензию в суде при таком обороте

дела он оказался бессилен, несмотря на то, что их советник Козлятников

знал все входы и выходы и обещался устроить все как нужно. Но все

выходило не так, как нужно, и Толстопятов, следуя основному закону

торгашей - свой карман ближе к телу, решил спасать себя от срама и

убытков.

- Пришел к тебе, Григорий Иваныч, на мировую спор наш кончать...

Не в моем обычае по судам таскаться, подьячих кормить! - попросив

свидания через Полевого, заявился Толстопятов к мореходу.

- Сколько? - не моргнув глазом, спросил Шелихов.

- Да двадцать процентиков для хорошего человека можно скинуть -

за двести тысяч отдаю...

- Неподходяще, дорого, но десять процентов претензии, так уж и

быть, признаю и, хоть выеденного яйца не стоят бумажки твои, двадцать

пять тысяч отступного дам... прости, не знаю, как по имени и отчеству

величать?

- Михаила Доремидонтов сын...

- За двадцать пять в обмен приму, тоже не люблю приказных

кормить. Слыхивал, Михайла Доремидонтыч, пословицу: в цене купец

волен, а в весе и купец не волен?.. Легковесны и сомнительны бумажки

твои: Баранов дунет - по ветру разлетятся они, а я, кстати, в Америку

собрался в это лето...

Хладнокровием и уверенностью Шелихова Толстопятов был сбит с

толку, поторговался немного, махнул рукой на "интерес" Голикова и

отдал скупленные паи за двадцать пять тысяч рублей.

- Эх ты, толстопятый! - шипел на него Голиков, когда узнал о

полюбовном соглашении, против которого никак не мог выступить открыто.

- И подлинно разум у тебя в пятке уместился: верных пятьдесят тысяч

недобрал и десяти тысяч котиковых шкур лишился... Обманул ты меня,

христопродавец, - злобно укорял "златоуст" своего компаниона. - Выходи

из пая и по питейным делам...

- Ну-ну, это ты погоди, - огрызнулся Толстопятов. - Грехи у нас

общие, и ответ исполу делить будем...

Шелихов был доволен, что все обошлось по-мирному. Суд да дело и

кто верх возьмет, а двадцать пять тысяч - не двести пятьдесят тысяч;

таскаться по судам - и впрямь некогда станет заниматься Америкой.

Но маленькая удача в этом нашумевшем было деле Толстопятова

оказалась последним торжеством морехода.

В феврале, в конце разгульной сибирской масленой, в Иркутск

прибыл, привезя на руках высочайший указ об отставке генерал-поручика

Пиля, новый наместник Сибири, действительный статский советник

Христиан Христофорович Нагель.

Поговаривали, что Нагель является выучеником и правой рукой

грозного царского генерал-прокурора князя Александра Алексеевича

Вяземского, прославившегося беспощадными приговорами над Пугачевым и

Радищевым. Вяземский был членом "ближнего совета" последних дней

царицы и лицом, посвященным в "наисекретнейшие материи".

Иркутяне, привычные к помпезным въездам в их город новых

носителей верховной власти, были поражены неслышным и скромным

появлением Нагеля. Еще более поразила их немногочисленная свита нового

наместника, она состояла из сравнительно молодых людей в штатском, и

притом все до одного, по примеру своего начальника, носили дымчатые

очки.

- Не к добру и неспроста эти очки, - решили иркутяне, явясь на

сбор и церемонию представления новому начальству.

Оказалось, что новый высокий начальник все и всех видит насквозь.

Представилась начальству и группа именитых иркутских купцов и

промышленников, среди которых находился и Григорий Шелихов.

- Как же, знаю. В Петербурге вас изрядно вспоминают, - очень

вежливо, даже на "вы" сказал Нагель. - Надеюсь поближе

познакомиться...

Мнения иркутян, чего следует ожидать мореходу после такого

приветствия, разошлись. Большинство утверждало, что Шелихова ждут

новые милости и отличия, меньшинство же - люди с верным чутьем на

недоброе - решило: "Пришел Гришке конец".

- Не к добру он Петербург вспомянул, ты как думаешь? - придя

домой, спросил Григорий Иванович жену, снимая парадный костюм и

рассказывая о своих впечатлениях от нового начальства.

Опасения перемен к худшему усилились, когда через несколько дней

старый наместник Пиль пред отъездом в столицу заехал к Шелиховым

проститься.

- Без меня не оступись, Григорий Иваныч. Я всегда поддерживал

полезное отечеству, а новый... кто его знает? - сомнительно качал

головой Пиль. - К Америке особый интерес имеет, меня о тебе прилежно

расспрашивал, что говоришь и в церковь часто ли ходишь, почему с

сословием своим не в дружбе живешь - видишь, и это знает! - и при

каком капитале ты... Всю переписку по канцелярии, относящуюся к

Америке, к себе затребовал: весьма, говорит, любопытно... Берегите

муженька, кума, горяч он и непоседлив, а меня не поминайте лихом. В

чем надобность будет, отписывай мне, Григорий Иваныч, в столицу, -

все, что в силах буду, сделаю...

Расцеловался со всеми, Катеньке втиснул в руку коробочку с

кулоном алмазным: "Прими, пигалица, на память, а я пред тобой не

виноват", - растрогал всех и уехал.

Отставному наместнику Сибири Пилю не довелось больше встретиться

с мореходом Григорием Шелиховым.

После отъезда Пиля мореход с головой ушел в хозяйственные и

коммерческие дела компании. Подсчитав присланный Барановым из Америки

промысел, выделив из него капитал на постройку кораблей, на содержание

школ для туземцев в Америке и в Иркутске, на выкуп калгов - рабов и

пленных у воинственного туземного населения колоний, рассчитавшись с

кредиторами и поставщиками компании, Шелихов не без сожаления

убедился, что он, как первенствующий директор, вынужден объявить о

выдаче прибыли на пай почти рубль на рубль: по четыреста двадцати семи

рублей на пятисотрублевый пай-акцию.

- За что только дармоеды деньги получат? - подумал он о некоторых

своих компанионах. - Заткну теперь им рты, развернусь, по свободе с

делом...

Наконец он объявил о размерах ожидаемого дивиденда, но сказал,

что выплата будет произведена после реализации товаров, отправленных с

обозами на торг в Кяхту, на ярмарку в Ирбит и посредническим фирмам в

Москве. На лице Григория Ивановича чуть заметно заиграла улыбка: он

увидел, какое впечатление произвело на компанионов его сообщение о

неслыханных размерах дивиденда. Самые злостные ругатели и те

умилились, а Голиков даже не нашелся выступить с обычными своими

каверзными происками, от неожиданности он просто растерялся, когда

Шелихов вслед за тем сказал и о выделении из прибылей десяти тысяч

рублей на постройку в Америке православных церквей и отлитие добрых

колоколов...

Весна в этом году выдалась неверная и холодная. Даже в последних