А. Блок. Его предшественники и современники

Сложность и противоречивость мысли Блока таковы, что подобные его фразы

едва ли поддаются однозначным толкованиям, однако несоответствие глагола

«регулировать» и всей фразы контексту тут столь велико, что вряд ли все это

можно прочесть иначе, как: несоизмеримость сопоставляемых вещей.

Огромный «шум времени» — и несостоятельные попытки его «регулировать».

Известно, что Блок не поддавался разговорам Белого о Штейнере; для Белого

же его встреча с антропософией, с штейнерианством, «с духовной наукой,

осветившей ему его былые идейные странствия»230, была органическим

продолжением соловьевства. Антропософское «регулирование» было для

Белого мировоззрением столь же серьезным, как и соловьевский «синтез».

Белый и в революционную эпоху продолжал производить искусственные

операции по производству «гармонии», «синтеза» и не постеснялся в таком же

роде стилизовать под себя и Блока этих лет. Примечательно, что Блок в

дневниковой записи от 20 апреля 1921 г. целиком воспроизвел статью П. Струве

о «Двенадцати», где его обвиняют в религиозном кощунстве, в цинизме, в

отсутствии цельного, синтетического, религиозно-гармонического взгляда на

жизнь. «Правда изображения в “Двенадцати” Блока религиозно не освобождена

229 Блок Александр. Двенадцать. Скифы. Пг., 1918, с. 7.

230 Белый Андрей. Предисловие к сборнику «Звезда». — В кн.:

Стихотворения. Берлин — Петербург — Москва, изд. З. И. Гржебина, 1923,

с. 409.

от цинизма или кощунства восприятия. Отсюда то естественное отталкивающее

впечатление, которое на многих производят “Двенадцать”»231. На общем фоне

дневниковой записи, где присутствует эта оценка и где также изложены и

другие оценки, враждебные общественной позиции Блока революционных лет,

становится особенно ясным, как далеки от поэта его мнимые «друзья»,

пытающиеся приписать ему свои собственные измышления о «синтезе»

социальной и духовной революций и соответственно интерпретировать

«Двенадцать». У деятелей типа Струве, естественно, более острое и прямое

классовое чувство, и они трезво видят в Блоке враждебное начало прежде всего

потому, что у Блока нет религиозно-социальных утопий, общественной

«гармонии».

Фантастичность домыслов Белого о философии «синтеза» в блоковской

поэме особенно остро обнажает сама композиция «Двенадцати», — ведь в

подлинном произведении искусства его идейный замысел должен читаться

только в логике целого, в художественном единстве идейного построения.

Нельзя приписывать произведению ту или иную идею, выводя ее из отдельных

образов (к тому же — произвольно истолковываемых), имеющих свой смысл

только в единстве художественной концепции. А в единой концепции целого,

воплощенной в композиции поэмы, «синтеза», «гармонии» нет ни в единичных

образах-характерах, ни в самом этом целом. Выше говорилось, что Петруха

находит духовный выход, преодолевает свою трагическую вину в слиянии с

революционной «вьюгой», с целостным образом исторического потока, в

котором он находит свое место. Но и здесь нет «синтеза», той абсолютной,

«глухой» гармонии, мистического единства, которых ищут в поэме ее мнимые

«друзья». Дело в том, что образ Петрухи не слит полностью ни с коллективным

образом-характером двенадцати, ни с целостным образом «вьюги», проходящим

через всю поэму. Все эти образы находятся в сложных соотношениях между

собой. Петруха перестает быть Пьеро, т. е. трагическим одиночкой,

разорванной половинкой одного сознания-характера (как было в

«Балаганчике»), приобретает эпическую («гоголевскую») основу от своей

причастности к народно-исторической стихии; сложность же соотношения тут в

том, что и сам образ стихии — «вьюги» приобретает монументально-

исторический характер от этих органических связей с конкретными, а не

условно-лирическими лицами-масками (каковы были персонажи того же

«Балаганчика» и где, соответственно, образ вьюги тоже носил условно-

лирический характер). Посредником между этими двумя гранями

художественного целого поэмы является коллективный образ-характер

двенадцати красногвардейцев. Сам же этот коллективный образ-характер имеет

свою внутреннюю логику движения и раскрытия в поэме, он тоже не слит

полностью, наглухо ни с «вьюгой», ни с Петрухой. Если в поэме существует

хоть какая-то тень «гармонии» (а реально такой гармонии нет нигде, начиная с

черно-белого зачина поэмы), то ее можно было бы искать только в

231 Струве П. «Двенадцать» Александра Блока. — В кн.: Дневник Ал. Блока.

1917 – 1921. Л., 1928, с. 237.

соотношениях между коллективным образом-характером двенадцати

красногвардейцев и образом «вьюги». Но ее нет и тут. Петруха, в свою очередь,

является посредником между красногвардейским отрядом и «вьюгой» в

художественном целом поэмы — Петруха, несущий тему личности (высокой

трагической страсти, где слиты, тоже трагически, индивидуальное и

историческое начала). Петруха (и вообще — вся сюжетная цепь эпизодов)

делает личностной всю тему коллективного образа, его трагическое лицо

выплывает из коллективного образа и снова исчезает в нем, — но коллективный

образ от этого становится личностно-трагедийным. Грандиозная сила марша

двенадцати в 11-й главе поэмы состоит именно в том, что только что нашла

решение личная трагическая тема. Исчезнувший в коллективном образе

Петруха придал самому этому образу черты преодолеваемого трагизма,

своеобразную «массовую личностность», если можно так выразиться.

Следовательно, если Петруха исчез в коллективном образе, то сам этот

коллективный образ, став личностным, тем самым уже не может

рассматриваться как полностью, наглухо «синтетически» слитый с «вьюгой».

Тем самым сама «вьюга» обнаруживает свои черно-белые, трагедийные грани и

ее нельзя трактовать как «гармонию», «синтез». Марш двенадцати в 11-й главе

тем самым — марш трагический: впереди еще много битв, и успокаиваться

рано. Развитие темы в поэме идет как бы кругами, звеньями, сцепляющимися

одно с другим, но не по прямолинейной логике элементарно-драматического

сюжета. Такое построение сюжета звеньями можно обнаружить также в

трилогии лирических драм 1906 г.

Таким образом, 11-я глава поэмы содержит подтекст в виде всей сюжетной

цепи эпизодов, и следовательно, личный катарсис, полностью обретаемый в

ней, вовсе не означает опять-таки глухого, «гармонического» катарсиса для всей

темы. Поэтому нет ничего странного в том, что 11-я глава оказывается не

финалом, завершением, бравурной концовкой, но переходом к новому

трагедийному звену. В этом новом звене — 12-й главе — оказываются

сплетенными в том или ином виде все темы поэмы. Прежде всего здесь в

открытой форме выявляется драматизм, трагическая тревога внутри («в душе»)

коллективного образа. Двенадцати кажется, что их преследует что-то

неуловимое, призрачное, не имеющее лица:

— Кто там машет красным флагом?

— Приглядись-ка, эка тьма!

— Кто там ходит беглым шагом,

Хоронясь за все дома?

Главная трагическая тема полностью становится эпической, основанной на

истории, именно здесь, в 12-й главе, в обнаружении отнюдь не

«синтетического», «гармонического» соотношения между коллективным

образом-характером и «вьюгой». В пугающий призрачный образ

красногвардейцы стреляют, и тут-то и становится ясно, что полной слитности,

ясности, гармоничности у них нет и не может быть и с самой «вьюгой»

истории:

Трах-тах-тах! — И только эхо

Откликается в домах…

Только вьюга долгим смехом

Заливается в снегах…

Из этого следует, что ни один из образов Блока не надо пытаться истолковывать