Прошлое с нами (Книга вторая)

Перевязки происходили ежедневно, Я видел искромсанное тело — следы осколков и скальпеля на голенях и бедрах. Раны кровоточили. Отслаивались присохшие бинты, корка, иногда частица живой ткани. Прикосновение пинцета я переносил молча. То, что делалось на перевязках, имело свои границы — начало и конец.

И врачи уже не казались жалкими в своем ничтожестве невеждами. Выражение вины и замешательство на лице уступили место спокойствию. Обрабатывались раны осторожно и тщательно, чтобы не причинить неоправданную боль, все восхищались выдержкой «больного». Но... слишком предупредительны... и к чему это чрезмерное внимание, пугливо-наигранная фамильярность и раз за разом «товарищ капитан»?

Меня стали навещать противотанкисты, раненные на плацдарме, проходившие курс лечения: старший лейтенант Блохин — командир 5-й батареи, лейтенант Мельников — командир взвода управления 2-й батареи, младший лейтенант Неволочка — командир 2-го огневого взвода 1-й батареи 1850-го ИПТАП. На костылях являлся разведчик ефрейтор Сапожников. Вместе с Блохиным — младший лейтенант Бабенко из 37-й ИПТАБр, два знакомых танкиста из 99-й танковой бригады. Посещения не одобряют ни врач и сестры, ни хозяйка. Почему? Опасаются инфекционных заболеваний. Посещения длятся всего две-три минуты.

Мне, наконец, надоело бормотание, которым отделывался Павлов. Одно и то же. Где мое оружие... одежда, планшетка? Я потребовал вразумительных ответов. Вытянувшись в струнку, Павлов растерянно мигал глазами. На выручку поспешила медсестра. Хозяйка под каким-то предлогом выставила Павлова из комнаты.

Но тут случилось происшествие. Суточная норма моей пищи состояла из нескольких ложек жидкости. Отвратительный вкус ее всякий раз напоминал что-то очень неприятное, меня начинало мутить. Недоумение вызывала и процедура принятия пищи. Кто-то из присутствующих удерживал, приподняв на подушке мою голову, сестра, а чаще Марта Вильгельмовна, опрокидывали тем временем в рот ложку. И вдруг я понял — да ведь это донорская кровь, то, что я не переношу. Она вызывает приступы рвоты.

Марта Вильгельмовна вынуждена была показать сосуд, из которого наполнялась ложка. Догадка подтвердилась. Рвота затихла, начались судороги. Наконец, я уснул.

Вечерело. Ветер шумел в ветвях ясеня, за окном нес белые пушинки. Падает первый снег. Мое сердце с детских лет наполняла радость при виде этой картины. Во дворе послышались выкрики. Вошла хозяйка, сказала, что пришли товарищи проведать. Лечащий врач запретил посещения. Старший лейтенант Влохин — я узнал его голос — настаивал, чтобы открыли дверь.

Павлова в комнате не было, и я обратился к сестре с просьбой позвать врача. Голоса во дворе затихли. Вошла Марта Вильгельмовна. Вслед за ней — старший лейтенант Блохин, обмундирован в снаряжении, застегнута кобура с пистолетом. Он выписался, уезжает. Пришел проститься. Мое состояние тревожит Блохина. Что передать сослуживцам? Может быть, с помощью Блохина удастся выбраться из заколдованного круга? Я ответил ему, что чувствую себя лучше, но... что произошло? Я не могу получить ответ у этих людей, сколько ни пытался. «Как?! — вскричал в изумлении Блохин. — ...они не сказали? Вы... вы...» — и шагнул к моей койке. Хозяйка бросилась навстречу и, не дав закончить фразу, вытолкала Блохина из комнаты. У двери он оглянулся, смахнул слезы. Меня потрясла сцена. Иван Романович Блохин плакал! Возможно ли? Командир 5-й батареи 1850-го ИПТАП, храбрейший воин, всем известный в трех полках бригады непоколебимой твердостью духа... плакал... почему? И тут я понял, Блохину известно то, чего не знал я! Так значит это заговор! Госпиталь обманывает... вместо лекарств меня пичкали человеческой кровью! И эти женщины... Но я сам узнаю правду.

Кажется, я привстал над подушкой, бинты... полсотни метров — стиснули ослабленные болью мышцы. Потолок, окно, лица людские поплыли перед глазами. Потом запах спирта, пинцеты, долгая болезненная перевязка. Вместо донорской крови теперь сестра цедила в ложку темную жидкость, не менее отвратительную на вкус. Хозяйка Надежда Михайловна стала готовить какой-то бульон — пища, которую я принимал тем же способом, что и лекарство. Стараниями заботливого врача подавалась рюмка портвейна. Я не выносил тошнотворный запах вина.

Еще не один день после отъезда старшего лейтенанта Блохина прошел в неведении и обиде. Досаждала бессонница, томительное ожидание чего-то, безотчетная тревога.

Как-то ночью я проснулся в радужной надежде, из комнаты рядом — ее занимала Марта Вильгельмовна — в приоткрытую дверь пробивался луч света, в окно стучали снежинки, завывал осенний ветер.

Ни с того, ни с сего пришла на мысль Давыдовка — железнодорожная станция южнее Линовицы. Подполковник Литвиненко заболел и был отправлен в госпиталь, я получил приказание вступить в командование 1850-м ИПТАП.

Противник оставил рубеж р. Псел и отходил, прикрываясь сильными арьергардами. Все узловые пункты авиация подвергала массированным ударам на пути продвижения наших войск. После форсирования реки Удай группировка, в состав которой входил 1850-й ИПТАП, двинулась на север в сторону Линовицы, а затем была повернута в южном направлении. На восточной окраине Яготина после ожесточенного налета «юнкерсов», когда подсчитывались потери, явился делегат связи и передал мне в опечатанном пакете частное боевое распоряжение — совершенно секретный документ — 1850-й ИПТАП выводился из подчинения 99-й танковой бригады 10-го танкового корпуса. Мой непосредственный начальник полковник Купин И. В. — командир 32-й ОИПТАБр РГК, сославшись на приказ командующего войсками Воронежского фронта, предписывал 1850-му ИПТАПу немедленно выступить и продвигаться к Днепру. В районе Переяслава-Хмельницкого найти представителя командующего артиллерией Воронежского фронта и получить дальнейшие указания. Сообщалось, что передовые части пехоты и артиллерии начинают форсирование реки Днепр немедленно на подручных средствах, по мере подхода к берегу. В конце приложена инструкция по их изготовлению.

Внезапное озарение взбудоражило мою душу. Откуда-то из глубины памяти на поверхность всплывали забытые впечатления и вязались сами собой в одну непрерывную цепь. Вот она, нить Ариадны, которую я искал дни и ночи так долго и безуспешно. Передо мной проходили, чередуясь, события во всех подробностях. Ожесточенные бомбежки полковой колонны на всем пути от Яготина до Переяслава-Хмельницкого, переправа через реку Трубеж, танковая засада близ Пристромы.

Во дворе дома на северной окраине Переяслава-Хмельницкого при уточнении задачи представитель командующего артиллерией сообщил, что все наступающие части привлекаются для оказания помощи 7-му воздушно-десантному корпусу, который десантировался в оперативном тылу противника. Немедленно приступить к форсированию реки. На западном берегу 1850-й ИПТАП должен поддерживать подразделения 309-й СД. Присутствующий при этом майор из штаба этой дивизии сказал, что сводный батальон пехоты форсировал реку в районе деревень Балык и Щученка и вошел в соприкосновение с противником. О силах последнего, помимо того, что оборона противника носит очаговый характер, ни артиллерист, ни пехотинец сведениями не располагали. Исходный рубеж форсирования для 1850-го ИПТАП назначался так называемый Банков остров, образованный южнее села Подсенное руслом реки и ее восточным ответвлением.

Произведенный в сумерках замер глубины, когда я приехал, приводил в уныние. Вода стояла на уровне одного метра, вдвое больше, нежели могли преодолеть тягачи. По словам двух крестьян, доставленных из ближайшего села, вода поднялась день-два назад после дождей. Сообщение с островом, после того как немцы конфисковали лодки, прекратилось. Взвод управления штаба полка, действовавший в качестве разъезда пути, продолжал поиски бродов.

Каково положение в обширном районе на север от Переяслава-Хмельницкого? Последняя стычка с противником произошла вчера во второй половине дня. После этого подразделения 1850-го ИПТАП не произвели ни одного выстрела. Полк тел в походной колонне. По данным авиационной разведки, на которые ссылался представитель командующего артиллерией, противник закончил на участке Переяслава-Хмельницкого отвод своих войск за Днепр. Но это нисколько не исключает возможность того, что часть его сил оставалась на восточном берегу.