Дневник. Том 2

за обедом, его немало удивило, что тот все время, словно старый

канцелярист, нудно твердил одно и то же о каких-то админи

стративных мерах, которые он будто бы принимал в свою быт

ность министром * и которые в дальнейшем не применялись.

Поразительно, до чего же власть и почести оглупляют неко

торых людей!

Суббота, 5 апреля.

Что за отзывы о моей только что опубликованной книге

«Мадемуазель Клерон»! Один болван по имени Рене Думик *

утверждает, что живописать, воссоздавать образы актрис прош

лого — неблагодарный труд, ибо биографии всех актрис похожи

одна на другую. Насколько же это глупо! Разве жизнь траги

ческой актрисы похожа на жизнь балерины? И даже если гово

рить об актрисах одной профессии — разве жизнь и смерть пе

вицы Софи Арну можно сравнить с жизнью и смертью певицы

Сент-Юберти? «Кроме всего прочего, — добавляет наш Думик, —

жизнь Клерон хорошо известна по ее «Мемуарам». Простите,

всем своим трудом я стремился доказать, что эти «Мемуары»

не говорят правды. Далее, эта женщина сама по себе не инте

ресует Думика, для него существует актриса — и только; а меня

актриса Клерон интересует в не меньшей степени и как лич

ность, как женщина.

Наконец, он выражает мне свое презрение за то, что я по

святил пятьсот страниц этой актрисе, которая занимала такое

большое место в истории театра и любви XVIII века! Ну и на

плевать, пусть меня презирает Рене Думик! <...>

Вторник, 8 апреля.

Сейчас, когда я записываю какое-нибудь имя в свою адрес

ную книгу, мне кажется, что я делаю это для списка, по кото

рому будут рассылаться извещения о моей смерти.

494

В наш век я, быть может, окажусь единственным писателем,

который, ни к кому не испытывая неприязни, из одной лишь

любви к истине, поставил на свое место мнимовеликих людей:

Ренана, Сент-Бева и т. п. и т. п.

Четверг, 10 апреля.

Нет, решительно нет, современные пастелисты, вне зависимо

сти от приписываемого им таланта, не умеют красиво изобра

жать своих современников. Этот портрет Мадлены Лемерр про

сто страшен: усталые, словно подбитые, глаза, выражение лица

отупевшее, какое бывает у женщины в день обильных регул.

А грубые портреты Тиссо, анемичные портреты Элле и невра

стенические портреты Жака Бланша! Раньше пытались пере

дать очарование, живость, лукавство женского лица; а сейчас

о наших почитаемых пастелистах, приверженных розовому

цвету обмороженного тела и фиолетово-серым тонам, можно

было бы сказать, что они стремятся выразить лишь усталость,

смятение, сердечные неурядицы, — словом, всякого рода физи

ческие и нравственные недомогания, какие только могут отпе

чататься на лице женщины.

Получил в «Эко де Пари» гонорар за мартовскую публика

цию «Дневника». Впервые вместо деревянных физиономий, ка

кие я видел в редакциях всякий раз, когда печатал что-нибудь

в газетах, меня встретили любезные, доброжелательные лица.

Со мной говорили об успехе опубликованной части, а молодой

Симон попросил подписать договор на второй том.

Воскресенье, 13 апреля.

Правил корректуру своего «Дневника», и у меня мелькнула

мысль, что стоило бы написать высокую драму, действие кото

рой разыгрывалось бы в этой трагической обстановке *.

Четверг, 17 апреля.

Романы вроде «Человека-зверя», романы такого сорта, какие

фабрикует сейчас Золя, романы, где все от начала до конца —

плод выдумки, измышления, сочинительства, где действующие

лица являются чистыми или грязными выделениями мозга ав

тора, где и не пахнет пристальным изучением настоящей че

ловеческой природы, — такие романы не представляют для меня

в настоящее время никакого интереса. Я интересуюсь лишь теми

романами, где из печатных строк возникают как бы воскрешен

ные писателем люди с их живой плотью и кровью, где я на-

495

хожу — в большей или меньшей степени — отражение подлин

ных воспоминаний о действительно пережитой жизни.

Если постоянно не перелистывать японских рисунков, про

сто невозможно привыкнуть к мысли, что в этой стране, где так

высоко стоит искусство изображения природы, не существует

портрета, что художник никогда не придает лицам сходства с

натурой, что любая мужская или женская физиономия, если

только она не комичная и не театрально-драматичная, — всегда

традиционно-условна и создается из характерных двух щелочек,

означающих глаза, изогнутой линии, означающей орлиный нос,

и двух подобий цветочных лепестков, означающих рот.

В наше весьма практическое время группа умных францу

зов должна была бы обнародовать такую программу к предсто

ящим выборам: «Нам равно наплевать на легитимизм, орлеа-

низм, бонапартизм и республиканизм — умеренный, радикаль

ный или социалистический. Нам нужно только одно — дешевое

правительство, а цвет его может быть любой; такое правитель

ство, которое на торгах, куда цены предъявляются в запечатан

ных конвертах, подрядилось бы править Францией за самую

низкую цену».

Воскресенье, 4 мая.

Доде заходит ко мне проститься. Завтра вместе с Эбнером

он уезжает в Ламал у, — жену он предупредил об этом всего

лишь четыре дня тому назад.

Доде вполне справедливо говорил сегодня, что литература,

испытавшая в последние годы влияние живописи, подверглась

теперь влиянию музыки и стала звучной и вместе с тем нечле

нораздельной, как музыка. Эредиа, который был здесь же,

утверждал в связи с Ренье и новым поколением поэтов, что их

стихи представляют собой лишь переливы оттенков без четко

выраженной мысли, да и сами авторы окрестили их словом мон

стры; это как бы вылившиеся из-под пера черновые наброски,

еще не отделанные и не доведенные до совершенства, в которых

пробелы заполнены случайными словами. <...>

Среда, 14 мая.

Попал на вернисаж * и не мог отказаться от участия в

истинно «журденовском» грандиозном завтраке, на который

художники ежегодно обрекают себя вследствие своей привер

женности шику.

496

Нет, в самом деле, будь я военным министром, то в связи с

портретом, на котором изображен гримасничающий Коклен *,

имевший низость выставиться перед публикой в таком виде, я

издал бы постановление, запрещающее любому из его собратьев

по ремеслу быть в армии кем-либо иным, как простым солда

том, — и то еще по особому ходатайству!

Ох, Роден, Роден, он, как поглядишь, становится теперь

слишком своеобразным скульптором, слишком вознесшимся над

всеми, слишком великим художником: в его любовных спле

тениях все бесконечно тянется, растворяется, течет, и это

больше не сплетения мужчин и женщин, а извивы змеевидных

тел. Из всех молодых единственный талантливый, своеобраз

ный художник — это Каррьер, придающий реальному характер

призрачного, художник-психолог, который пишет не портрет

лица, а портрет улыбки. Таулов, датский пастелист, пишет

вешние воды, у него вода играет оттенками раздробившегося

в призме лунного луча.

У женщин на вернисаже вид слегка помешанных, эксцент

ричная повадка, сногсшибательные туалеты: это создания, со

вершенно не поддающиеся классификации, такие загадочные,

что и не определишь — порядочная перед тобой женщина или

нет, и даже — парижанка она или иностранка.

Пятница, 30 мая.

В Свободном театре — «Привидения» Ибсена. Положительно

парижская публика прощает иностранным драматургам длин

ноты!.. < . . . >