Дневник. Том 2

ной тюрьмы, не показывая, однако, смерти Элизы. Меня удов

летворил бы такой конец: женщина стоит на табурете, взяв в

руки пакет с одеждой, которую она носила на воле, и читает на

писанные на нем даты — даты заключения и выхода из тюрьмы,

столь далекого, что, как она чувствует, ей не дожить до этого.

490

Среда, 26 февраля.

Беспощадный разнос во всех газетах... Витю заявляет, что

это не пьеса, а сплошное шарлатанство, и намекает, будто я

украл кое-что у Верзилы Виржинии, которая на самом деле есть

не что иное, как подражание моей Верзиле Адели из «Жермини

Ласерте».

Я, значит, обобрал Золя? * Однако! Не далее как сегодня я

развернул «Ви попюлер», где печатаются «Братья Земганно», и

сразу натолкнулся на имя Филомена *, которое носит одно из

главных действующих лиц в «Человеке-звере». Золя уже прежде

взял у меня имя Рене из «Рене Мопрен», прозвище «Иисус

Христос» из «Жермини Ласерте» — там оно придано брату

Жермини, — не считая имен второ- и третьестепенных действу

ющих лиц. Так поступать нельзя! Так от века не поступал ни

один мало-мальски щепетильный автор. Я едва удержался от

того, чтобы не написать ему, что я позволяю брать у меня ситу

ации и характеры, но прошу оставить при мне мои имена соб

ственные.

Вернемся, однако, к пьесе: по-моему, она сделана настолько

удачно, что я сам не мог бы сделать лучше... И ведь ни один

критик не отметил того, что составляет ее своеобразие, — на

полняющих ее братских чувств, выраженных столь ненавяз

чиво, но столь впечатляюще; никто не сказал, что найден со

вершенно новый для театра способ воздействовать на сердца,

заменяющий ту любовную чепуху, без которой не обходится ни

одна пьеса! Но что поделаешь! Остается только пожалеть со

временную театральную критику за ее скудоумие! < . . . >

Суббота, 29 февраля.

<...> Оценка театральной критики и истинное мнение не

предубежденного зрителя настолько не совпадают, что мне при

шла в голову такая мысль; если еще когда-нибудь мне доведется

дать большой бой в театре, то не расклеить ли тогда по всему

Парижу афиши, где рядом с названием пьесы и сообщением о

ежевечерних спектаклях будут следующие слова: «Я обраща

юсь к самостоятельности зрителя и прошу, если он находит это

справедливым, прийти и опровергнуть, как он это сделал во вре

мена «Жермини Ласерте», изложенное в газетах суждение те

атральной критики. — Эдмон де Гонкур».

Черт побери! «Вся юность» Коппе * — вот книга, стиль ко

торой лишен всякой индивидуальности. Это чистое подражание

стилю Доде, но не стилю «Сафо», уже вполне сложившемуся,

491

а жеманному и немного раздражающему стилю Доде тех вре

мен, когда он писал вещи вроде «Учителя» *. Как противны

эти беспрерывные потуги на остроумие на протяжении всего

повествования и, казалось бы, уже совершенно устаревшие и

вышедшие из моды тирады, вроде такого обращения платана

к дрозду: «Покинь мою тоскливую тень, лети в Люксембургский

сад, там бродят любовники, соединив свои влюбленные руки,

там солдатики заглядываются на пышный бюст кормилицы, там

студенты...»

Единственное достоинство книги — она не скучна и в ней

видно подлинно пережитое в жизни, — хотя все это пригла

жено и тускловато.

Подумать только, как мало, в сущности, нужно иметь в го

лове, чтоб быть великим или же по крайней мере популярным

поэтом!

Вторник, 11 марта.

В последнее время беды сыплются на меня одна за другой.

Катастрофический провал «Братьев Земганно» *, отказ Рот

шильда — без всяких объяснений — иллюстрировать Марию-

Антуанетту», и это буквально на следующий день после того,

как он написал, что скоро пришлет корректуру; ни одного

слова в газетах о моем «Дневнике», за исключением выпада

Бессона; вчерашнее письмо от принцессы, в котором она про

сит, чтобы я больше не писал о ней в своих мемуарах; * со дня

на день можно ждать каких-нибудь неприятностей из-за этой

истории с Ренаном на обеде у Бребана *, а сверх всего — на

этих днях я приобрел старинный перламутровый веер и думаю,

что продавец надул меня.

Сегодня Ажальбер прочитал мне переделанное по моим ука

заниям второе действие * «Девки Элизы»: это предыстория ге

роини моего романа, данная там в экспозиции, а здесь изложен

ная в защитительной речи адвоката. Я нахожу, что защититель

ная речь составлена превосходно и очень волнует. < . . . >

Среда, 12 марта.

В сущности, каждый желает знать правду о других и не со

гласен читать ее о себе. На днях я прочитал Бракмону весьма

доброжелательную запись о нем и его жене во время Осады;

описывая голодовку, я рассказал о ненасытном аппетите Брак-

мона и «волчоночьем» аппетите его жены. И что же вы ду

маете? Он попросил меня не публиковать эту запись. Уверен,

492

что если бы до передачи рукописи в типографию я поговорил

со всеми, о ком писал в самых милых выражениях, но кого по

казал обыкновенными живыми людьми, — двенадцать томов

моего «Дневника» свелись бы к двенадцати печатным ли

стам.

Наконец-то г-же Шарпантье дано испытать истинно дет

скую радость — иметь за своим столом министра: сегодня вече

ром она наслаждается обществом сидящих рядом с ней — по

правую и по левую ее руку — его превосходительства министра

иностранных дел, самого г-на Спюллера, и миллионера Чер-

нучи, от которого она надеется получить наследство для моей

крестницы. Присутствуют еще Рейнах, супруги Маньяр и фи

лософ Ревель, а также какой-то чиновник из Руана.

Этот тупица министр, с которым Доде однажды смотрел

пьесу Дюбуа, после чего описывал мне его сверхъестественно

глупое восхищение, сегодня открыл для себя святого Франци

ска и, высказывая свои суждения по поводу его сочинений, ин

тересуется моим мнением о них. Что же, я ответил, что не

знаю более ничтожного литератора!

— Золя, что вы сейчас пишете? — обращаюсь я к автору

«Человека-зверя», присевшему возле меня во время этого

приема.

— Да ничего... Я никак не могу взяться за дело... И потом,

тема моего романа «Деньги» * так обширна, что просто не зна

ешь, с какого конца подойти; а документальный материал для

этой книги... Я просто никогда не был в таком затруднении, как

сейчас: где его найти, куда толкнуться?.. Ах, как хотелось бы

уже покончить с этими тремя последними книгами... После «Де

нег» — решено — пойдет «Война», но это будет не роман, я

просто проведу человека через Осаду и Коммуну — без всякой

интриги. Но если подумать, книга, которая больше всего гово

рит моему сердцу, притягивает меня, — это самая последняя;

в ней я выведу ученого... Этого ученого я, очевидно, постара

юсь написать с Клода Бернара, пользуясь его бумагами, пись

мами... Должно получиться интересно... Я покажу ученого,

женатого на женщине с устарелыми взглядами, ханже, которая

уничтожает все, что он создает.

— А потом что станете делать?

— Потом было бы умнее всего не сочинять больше книг,

совсем отойти от литературы, начать новую жизнь, считая, что

с прежней покончено.

— Но для этого, пожалуй, никогда не набраться духу?

— Да нет, отчего же!

493

Суббота, 15 марта.

<...> Вечером — депеша от Декава с единственным сло

вом: «Оправдан» *.

Четверг, 27 марта.

Вчера Гандеракс рассказал, что он по моему «Дневнику»

составил себе представление о Бертело, как о личности совер

шенно исключительной и, когда случайно оказался рядом с ним