Андрей Кончаловский. Никто не знает...

будущей жизни, для профессии. Многое было почерпнуто не из книг, а на чисто генетическом

уровне…»

6

Ныне полотна П.П. Кончаловского продолжают выставляться, пользуясь международным

успехом. Продолжают, как и при его жизни, «хорошо продаваться».

Летом 2002 года в Музее личных коллекций открылась выставка «Неизвестный

Кончаловский», представленная от имени семьи старшим внуком художника. К выставке с

помощью специалистов-музейщиков и искусствоведов было подготовлено серьезное издание с

множеством репродукций и архивных публикаций. Автором и координатором проекта стал

Андрей Кончаловский.

«…Проблема деда была в том, что он любил жизнь. Сколько ругани приходилось ему

выслушивать, да и в нынешние времена по разным поводам ее услышишь не меньше… Когда

листаешь книгу «Неизвестный Кончаловский», видишь, какой богатой была жизнь. Скольким

художникам она судьбы переломала. На одном Бутовском полигоне их больше ста расстреляно

— всех мастей. И тех, кто был предан советской власти и не уставал ее славить, и тех, кто

пытался от нее скрыться в стенах своих мастерских…»

В мае 2006 года прошла презентация Фонда сохранения культурного наследия художника

Петра Кончаловского, учредителями которого стали наследники живописца. Это был первый в

России фонд художника такого масштаба, как П.П. Кончаловский.

В 2010 году состоялась выставка «Петр Кончаловский. К эволюции русского авангарда»,

организованная Русским музеем, Третьяковской галереей и Фондом Петра Кончаловского и

официально отмеченная как «важное и знаковое событие российской культуры». Издание,

посвященное Выставке, открывалось «Письмом деду» Андрея Кончаловского.

Творчество Петра Петровича поражает жадностью, с которой художник осваивает

пространство культуры. Во всяком случае, совершенно ясно присутствие в его живописи

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

24

Сезанна и Матисса, Ван Гога и Гогена, старых и новых западных мастеров, отечественного

народного искусства…

Его потомок, режиссер Кончаловский, не чужд того же свойства, но уже по отношению к

опыту мирового кинематографа. За этой наследственной «всепоглощаемостью» иногда

перестают видеть стилевую индивидуальность режиссера, подобно тому как то же, на внешний

взгляд, происходит и с живописью Петра Петровича.

Идею творческого «протеизма» режиссера развил в самом начале 1990-х Л.А. Аннинский,

и ранее выделявший это качество кинематографа Кончаловского. Фильмы режиссера, писал

критик, не соединяются в единую цепь. Он не похож на тех, кто, подобно Тарковскому или

Хуциеву, всю жизнь бьет в одну точку.

«Он — другой, у него нет единственного решения, у него в каждом случае множество

«единственных решений». Кинематографично «все»; для каждого фильма нужно искать новый

ход, надо выдумывать все заново, надо изобретать велосипед. Главное — не повторяться…

Михалков-Кончаловский среди шестидесятников — Протей, он меняет свой облик, он уходит от

своих решений, спокойно наблюдая, как его следы заносит песком; он озабочен лишь тем,

чтобы в каждом случае, говоря словами Трюффо, то, ЧТО хочется, — сделать со вкусом, сказать

до конца…»

Но как раз в результате откровенной, на первый взгляд не очень разборчивой,

легкомысленной разностильности, в результате формально-стилевых заимствований возникают

совершенно оригинальные по качеству своего художественно-культурного многоголосия вещи?!

Об этом еще предстоит разговор. Здесь только хотелось бы еще раз отметить факт наследования

внуком художнической жадности деда к многообразному миру художественной культуры —

жадности, обогащающей индивидуальность творца.

По наследству внуку передалась, кажется, и другая особенность творчества его деда. Петр

Кончаловский и к началу XXI века остается исследовательской проблемой, «зерно которой — в

восприятии, культурно-исторической интерпретации его творчества и его личности».

Официальная критика послевоенных лет пыталась приспособить к своим нуждам далекую

от пафоса строителей социализма живопись Кончаловского. Но в той же критике издавна

звучали сомнения по поводу того, что открывалось в творческой деятельности художника.

Хорошо известен отзыв Луначарского еще начала 1930-х. Первый большевистский нарком

просвещения среди сотен полотен живописца не нашел отражения «той борьбы, которая на

самом деле составляет содержание жизни его родины».

Так же колеблется на грани противоположных «партийных» оценок и образ творчества

Андрея Кончаловского, начиная, пожалуй, с «Дворянского гнезда». «История Аси

Клячиной…»«счастливо» избежала этой участи в силу того, как полагает и сам создатель

фильма, что была положена «на полку». А это как бы само собой подчеркивало ее «протестую»

безгрешность. Однако отсутствие идеологической тенденции в творчестве режиссера очевидно

— в той же «Истории Аси Клячиной…», близкой по жанру колхозной идиллии. Тенденции нет

даже там, где ее неизбежно, с восторгом разоблачения находят — в «Курочке Рябе», например,

или «Глянце». Кинематограф Кончаловского не знает «партийного» деления на героев

«положительных» и «отрицательных». И в этом смысле режиссер наследует опыт своего

«беспартийного» деда.

Обладая чувством частной свободы, Андрей выстраивает и свой быт, и свое творчество

вне общих правил. Он имеет смелость избирать только для него приемлемое решение, какой бы

резонанс оно ни вызывало. Он не желает принимать позу страдающего и гонимого художника,

не хочет такой «голгофы» даже под аплодисменты сочувствующих. Не хочет откликаться и на

призывы «партийно» дружить с кем-то против кого-то. «Ну, как это можно при таком здоровье

создавать произведения о нашей народной боли!» — возмущается один из многочисленных

критиков Кончаловского.

Гораздо более понятным в этом смысле был и остается Андрей Тарковский. Каждый его

отечественный фильм после «Иванова детства» — пример традиционной самоубийственной

борьбы гениального художника с властью.

В статье «Неизвестный Кончаловский» Александр Морозов пишет о Петре Петровиче:

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

25

«Иезуитский гротеск: власть предпочла показательному избиению Кончаловского…

пропагандистскую эксплуатацию его «жизнелюбия». Но от этого ни его битые зайцы… ни

цветы, ни портреты друзей и родных более «советскими» не становились; они совсем ПРО

ДРУГОЕ…» Можно сказать, что «совсем про другое», вопреки толкованиям критики, фильмы и

спектакли Андрея…

Но про что же полотна его деда? Близкий художнику искусствовед В.А. Никольский еще в

1919 году замечал «новую проблему», поселившуюся в мозгу художника, — проблему

«изображения человека в природе, остающуюся неокончательно разрешимой и по сей день».

Основа преемственности в творчестве живописца, идущая от него к классике через Сезанна, —

в особом ощущении природы, нерасторжимого единства «одушевленных» и «неодушевленных»

форм материи.

Петр Кончаловский, изучая искусство великих мастеров, стремится вслед за ними стереть

грань между природой и ее воплощением. Решение этой труднейшей задачи ставит живопись

художника на границу взаимодействия с кинематографом. По поводу одного из ранних

семейных портретов он сообщал: «В фигуре дочери… я хотел спорить с самой жизнью…

Наслаждаясь сознанием, что при помощи краски орехового цвета можно сплести… совсем

живую косу… Такая работа дает художнику самые счастливые минуты в жизни. Ощущение

жизни человека среди других предметов — это какое-то чувство космического порядка…». Как