Андрей Кончаловский. Никто не знает...

правилах, юная барышня глубоко вросла в жизнь семьи, и это воспринималось ею абсолютно

подсознательно.

Окончив уже советскую школу, она не вошла ни в один коллектив молодежи.

Одноклассники ее рассыпались по высшим учебным заведениям. Ее восемнадцатилетний брат

учился во ВХУТЕМАСе, а она вроде как отбилась от сверстников, не имея влечения ни к

точным, ни к гуманитарным наукам и не подавая серьезных надежд ни в какой области

искусства. Однако богатая фантазия не давала девушке унывать. Вдали же виделся желанный

избранник, и она сама в окружении восхитительных детей…

Такой в расцвете двадцатилетней жизни Наталья оказалась в Италии.

Однажды девушка отправилась покупать фрукты… Возвращаясь с рынка с дарами юга,

она обычно проходила мимо столярной мастерской по изготовлению мебели. На этот раз

девушка увидела здесь… велосипед. А рядом, скрестив загорелые ноги в парусиновых штанах,

стоял молодой итальянец. На роль избранника этот грубоватый простой парень претендовать, в

представлении Натальи, вряд ли мог. Но нежная улыбка на его загорелом здоровом лице,

неподдельное наивное внимание к ней не позволили с ходу отвергнуть его откровенные

ухаживания.

Пришло время, и Антонио признался русской девушке в любви. А в ответ на предложение

руки и сердца с упоминанием будущего «своего дела» услышал… смех. Это был слегка

ироничный, снисходительный смех духовно возвышенной барышни над неуклюжим «буржуа»

со всеми его ограниченными меркантильными устремлениями.

…Когда семья покидала Сорренто, сиявший первым сентябрьским днем, сердце девушки

все-таки тревожно сжалось: пролетка миновала место ее встреч с неуклюже предприимчивым

молодым итальянцем Антонио. И она на мгновение «показалась самой себе чем-то вроде

большой рыжей лисы, утащившей петуха из курятника и, блудливо озираясь, ускользавшей

эдакой фокстротной повадкой подальше в лес».

В 1925 году Петр Петрович изобразил дочь на портрете, названном «Замуж не берут!». На

нем мы видим привлекательную двадцатидвухлетнюю особу, кутающуюся в шубку в зябком

девичьем одиночестве, с печальной задумчивостью на лице и со слезой во взоре. В портрете

между тем живет улыбка отца-художника, убежденного в том, что отбою от женихов у дочери

нет и не может не быть. Собственно, так и случилось — в 1927 году она нашла себе мужа.

Первым мужем Натальи Петровны был сын богатого московского купца первой гильдии,

державшего до революции торговлю чаем. В роду его были и крепостные. А сам он получил

хорошее образование в Англии. Когда-то он был пианистом, но бросил музыку и перешел на

коммерцию. Работал некоторое время в торгпредстве в Англии, затем в Москве. И именно он,

Алексей Алексеевич Богданов, развлекал уже в Америке ностальгически опечаленного Сергея

Тимофеевича Коненкова импровизациями на темы Баха, любимого композитора скульптора.

Старший сын Натальи Петровны так передает романтическую историю ее первого брака:

«В 1927 году мама убежала в Америку без разрешения родителей. С чужим мужем. В те

времена можно было развестись по почте. Пока доехали до Владивостока, он уже получил по

телеграмме развод. На пароходе, который шел из Иокогамы в Сан-Франциско, поженились: в

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

28

Америку она уже въехала женой красивого господина… Он был представителем «Амторга»,

свободно владел английским, курил сигары и носил гамаши…»

По свидетельству внучки Натальи Петровны Ольги Семеновой, ее бабушка, мечтавшая о

многодетной семье, пережила глубочайшую драму в супружеской жизни. «Шесть раз

обрывались беременности. Когда, перед возвращением в Россию, родился мертвый ребенок,

поняла, что остается надеяться на чудо…»Дочь Екатерину Наталья «вымолила», вернувшись в

Россию в очередной раз беременной. И 7 ноября 1931 года у нее родилась пятикилограммовая

девочка, прозванная акушерками царь-бабой… Он и стала по прошествии времени матерью

Ольги Семеновой.

Через пару лет после возвращения в Россию супруги, по инициативе Натальи Петровны,

расстались. Спустя время по обвинению в шпионаже был расстрелян старший сводный брат

Алексея Богданова. Младший пытался протестовать. Его посадили. И в лагере купец-англоман

вскрыл себе вены.

2

В 1934 году Наталья Петровна познакомилась с поэтом Павлом Васильевым, история

отношений с которым откликнулась в «Сибириаде». Знакомство состоялось в семье поэта

Михаила Герасимова. Здесь собирались друзья-стихотворцы: Кириллов, Грузинов, Клычков. Это

были литераторы пролетарско-крестьянского направления и такого же происхождения. Все они

были репрессированы и расстреляны в 1937 году.

Сама Наталья Петровна об этом периоде своей жизни писала: «Мне был тогда 31 год… Я

оставалась одна, была еще молода, свободна, привлекательна. Я хорошо говорила по-английски,

писала стихи, пела американские песни, подражая неграм, ловко выплясывала их танцы,

подпевая себе…»

Зажигательный «негритянский танец» и подогрел лирический восторг Павла Васильева,

кажется, самого крупного из всей этой компании поэта, и он разрешился стихами,

воспевавшими столь яркое событие.

…Есть своя повадка у фокстрота,

Хоть ему до русских, наших, — где ж!..

Но когда стоишь вполоборота,

Забываю, что ты де-ла-ешь…

… Стой, стой, стой, прохаживайся мимо.

Ишь, как изучила лисью рысь.

Признаю все, что тобой любимо,

Радуйся, Наталья, веселись!..

Стихи «Шутка» были написаны в марте 1934 года. Но читатель уже заметил, наверное, что

Наталья Петровна сознательно или скорее бессознательно фактически цитирует их, когда

признается в более поздних автобиографических очерках в легком чувстве вины, которое вдруг

посетило ее, когда семья покидала Сорренто. Может быть, она не могла избавиться от этого

чувства не столько перед давним Антонио, сколько перед Павлом, чем-то неуловимо

смахивающим на портрет хвастливого итальянца, нарисованный Натальей Кончаловской в ее

воспоминаниях.

Поначалу поэт произвел на молодую женщину неприятное впечатление. «Был он в

манерах развязен, самоуверен, много курил, щурясь на собеседников и стряхивая длинными

загорелыми пальцами пепел от папиросы куда попало». Но как только он начинал читать стихи,

его облик неузнаваемо менялся в глазах Натальи. «И это был подлинный талант,

всепобеждающий, как откровение, как чудо!» — восклицает она годы спустя.

Появился целый стихотворный цикл, посвященный «русской красавице» и, по убеждению

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

29

Андрея, «сублимировавший эротическое, сексуальное влечение к ней».

По первым строфам «Стихов в честь Натальи» можно действительно подумать, что

лирический герой воспевает вполне конкретную свою возлюбленную и недавнюю с ней

близость. Но дальнейшее развитие лирического сюжета абсолютно фольклорно. Здесь видно

восхваление не столько конкретной особы, сколько обобщенной русской красавицы Натальи,

вроде сказочной Василисы Прекрасной. И в этом весь Павел Васильев, его поэтическая манера.

Прекращение приятельских отношений между ними Наталья Петровна описывала так: «Я

была в ударе, танцевала, шутила, пила шампанское, и вдруг Павел, от которого можно было

ждать любой неожиданной выходки, иногда почти хулиганской, почему-то пришел в бешеную

ярость. То ли выпил лишнего, то ли взяла его досада на мою «неприступность», но вдруг с

размаху ударил меня и с перекошенным побелевшим лицом выбежал из квартиры и скрылся».

На следующий же день Наталья услышала звонок в дверь своей квартиры. Открыла —