Энрико Карузо

Раз уж Борелли и Мональди попытались дать характеристику Карузо, считаю необходимым еще раз напомнить об исключительных сценических данных, сделавших его величайшим артистом, о его таланте, заставлявшем зрителей не только понимать, но и глубоко чувствовать все переживания певца. Только истинно великие артисты наделены всей совокупностью исключительного дарования, позволяющего создавать такую близкую связь со зрителями, уводить их в те недосягаемые высоты, куда редко проникает искусство; пути туда доступны только истинному артисту.

Авторитетные высказывания о таланте Карузо содержатся в двух письмах Пуччини и Джордано, а также в рецензии Таманьо, опубликованной в одной из миланских газет.

“Милан 9. 2. 1905 года

(улица Верди, 4).

Дорогой, дорогой Карузо, прослушал спектакли “Тоска” и “Богема” в этом театре. Неимоверное наслаждение доставляют мне отклики на успех спектаклей, которым мы обязаны главным образом тебе, твоему искусству!

В Лондоне ты будешь петь в “Баттерфляй”. Очень надеюсь на твое сотрудничество вместе с Деглин и Скотти. Я часто думаю об этом и уже вижу тебя в этой роли, которая не так уже велика по объему (выучить ее будет нетрудно), но нуждается в твоем блестящем голосе и таланте, чтобы произвести должный эффект.

Благодарю тебя, кланяюсь тебе и твоей супруге.

Преданнейший тебе Джакомо Пуччини”.

“Вилла Федора - Бавено - 12.12. 1906 года.

Дорогой и великий Энрико, ты, видимо, уже получил телеграмму, подписанную мной и Сондзоньо.

Но считаю долгом еще раз собственноручно написать тебе - прими мое самое сердечное спасибо.

Ты был и навсегда останешься самым великим, единственным Лорисом; вот и представь, какое я испытываю счастье каждый раз, когда ты поешь в моей опере, обеспечивая ей триумфальный успех.

Благодарю тебя и обнимаю,

твой Умберто Джордано”.

Осенью 1897 года в Милане Карузо неоднократно выступал в “Сельской чести”. На одном из спектаклей присутствовал знаменитый тенор Таманьо, обретший уже к тому времени богатство и славу. После того как Карузо спел арию “Мама, то вино…”, в которую вложил все свое артистическое и вокальное дарование, великий тенор из Турина обратился к сидевшему рядом с ним директору газеты “Секоло” Герарди со словами, в которых звучало неподдельное восхищение: “Ты слышал, Герарди?!. Этот Карузо оставит всех нас далеко позади”. Газета напечатала позже эти слова.

Таманьо, не отличавшийся особым темпераментом, редко хвалил кого-нибудь из певцов, особенно тенора. Он не любил говорить ни о великих предшественниках, ни о современниках, может быть, потому, что считал себя выше и тех и других. Поэтому его отзыв о Карузо в начале творческого пути молодого артиста приобретает особое, я бы сказал, историческое значение. Оценка Карузо знаменитым певцом имела определенный резонанс в артистических кругах; для импресарио же она явилась хорошей рекомендацией.

Если могло показаться, что в небольших ролях Карузо не очень отличался от своих знаменитых современников (заставим Борелли и Мональди удовлетвориться хоть этим), то, когда он играл большие, психологически сложные роли, с ним нельзя было сравнить никого другого. Тогда артист достигал вершин мастерства в искусстве.

16 октября 1940 года в городе Чезена на вечере, посвященном памяти Алессандро Бончи (знаменитый тенор скончался в Визербо, под Римини, 9 августа того же года), один из ораторов сказал:

“Бончи занимает такое же место в камерной музыке, какое Карузо в исполнении неаполитанских песен. Можно ли превзойти их?! Не думаю. Невозможно”.

На этом и кончилось сравнение. Оратор более не произнес имени Карузо, хотя говорил около получаса. Может быть, эти немногие слова говорят о многом? К тому же обстоятельства были особыми, и дальнейшее сравнение певцов было бы неуместным.

Однако, памятуя об этом сравнении, я решил прослушать записи камерной музыки в исполнении обоих певцов. Бончи работал в этой области вокального искусства с большой любовью, был замечательным камерным певцом. Но Карузо был не менее велик, с той лишь разницей, что голос Бончи был красивым, а голос Карузо - великолепным.

Еще одним ярым поклонником Бончи был доктор Нандо Беннати (автор небольшой книжки об этом певце). Выступая однажды в Ферраре и сравнивая Бончи и Карузо, он говорил, что эти “певцы резко отличались друг от друга и по темпераменту, и по голосовым данным, и по своим внутренним качествам, хотя их пути в искусстве порой и сходились. Если Бончи был мягким, деликатным, сладостным певцом (он избрал путь, легко поддающийся критическому анализу), то в лице Карузо мы знали человека неуемного, бурного темперамента, отдающегося во власть велений сердца, пылкого желания петь. Он опрокидывал, разрушал все критические анализы, построенные на чисто технической музыкальной основе”.

Неплохо сказано для поклонника Алессандро Бончи!

В одной брошюре, опубликованной в Фаенце (там находился театр Анджело Мазини), я нашел сравнение Бончи с Мазини (оба были жителями Романьи): первый лиричен, второй властен и силен, особенно в драматических партиях.

Опять сравнение!

Я думаю, что об истинном величии артиста говорит не какое-нибудь одно качество, а вся совокупность проявлений его таланта и прежде всего сердце, душа исполнителя. Поэтому мы должны признать, что и Карузо, и Бончи заслуживают равной похвалы как исполнители, потому что были одинаково велики.

В конце прошлого и на заре нового века люди особенно ощутили потребность жить более полно и свободно и принимать участие во всех областях общественной деятельности. В оперном театре Карузо сумел создать художественный образ нового человека. Некоторые певцы, в том числе Алессандро Бончи и Дзенателло, также пытались выражать чувства нового человека. К сожалению, старая школа, хотя она и достойна высшей похвалы, не позволила им уйти далеко, и они остались в плену старых законов искусства, подчас простых и наивных. Карузо же, наоборот, следовал новой программе: он утверждал дух индивидуальности, смело, почти дерзко прокладывал новый путь, полностью сознавая свой долг и право внести в искусство пения все чувства, волнующие человеческую душу. Его исполнение отличалось силой и красотой, он завоевал зрителя, который, наслаждаясь искусством, жаждал свободы, жизни, мечтал о счастье. Карузо ничего не выбросил из традиций славной старой школы, напротив, она окрепла благодаря тому, что он обогатил ее новыми исполнительскими приемами, и это напоминает о цветении векового дерева, покрывающегося весной молодыми яркими листьями.

Не будет преувеличением назвать Карузо королем оперного искусства, потому что великий маэстро с большой гибкостью преодолевал любые трудности, овладевал ими полностью: не было ни одного фрагмента, ни одной ноты, ни одного вздоха, ни одной слезы, которые не соответствовали бы целиком требованиям партитуры, требованиям неумолимой логики, законам сцены.

Величайший артист с чарующим голосом

Карузо был занят в нью-йоркской Метрополитен-опера только во время сезона. Когда сезон заканчивался, он выезжал в многочисленные другие оперные театры, осаждавшие его приглашениями.

Как-то он пел вместе с другими певцами театра Метрополитен в опере “Кармен” на сцене театра Колон в Буэнос-Айресе. Директором театра в то время была уже не синьора Феррари, а некий Барреско, богатый мексиканец, сын итальянских эмигрантов. Он являлся также музыкальным критиком, сотрудничавшим в некоторых крупных журналах.

В конце ариозо Хозе в оркестре прозвучали фальшивые ноты. Они остались незамеченными публикой, но не ускользнули от дирижера. Сойдя с пульта, он, вне себя от ярости, направился к оркестрантам с намерением сделать выговор. Однако дирижер заметил, что многие солисты оркестра плакали, и не посмел сказать ни слова.

Смущенный, возвратился он на свое место. А вот впечатления импресарио об этом спектакле, напечатанные в нью-йоркском еженедельнике “Фоллиа”: