Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Образ Чехова вставал перед нами точно освещенный прожектором, по по-новому – яркий, глубокий, мудрый.

После этой беседы Шолохов дал нам задание – написать новеллу по типу чеховского «Хамелеона», но только на сегодняшнем материале. Вот уж когда поработали селькоровские перья!

Нам всем доставалось изрядно. Михаил Александрович никого не щадил – ругал и за отсутствие выдумки, и за корявость языка.

Но он от души радовался каждому успеху, каждому меткому слову, найденному кем-либо из нас.

Помнится мне еще одна очень своеобразная беседа о старинной восточной поэзии, о мудрости древнеарабских афоризмов, о необходимости научиться ощущать вкус литератур всех наций.

– Нельзя запираться в рамках только своей культуры, только своего века, – примерно так говорил нам Михаил Александрович. – Надо быть неутомимо любопытным. Интересоваться Индией, Византией, Южной Америкой… Чем больше будете любопытствовать, тем глубже и яснее поймете вы место своего народа, своей эпохи в ходе мировой истории.

Один из вешенских жителей рассказал мне о Шолохове не то быль, не то легенду:

– Вызывают раз Шолохова в Москву, к писательскому начальству и говорят ему: – Чего ты, Михаил Александрович, всемирный писатель, живешь в каких-то Вешках, у чорта на загривке, извините за выражение. Шутка ли – 150 километров от паровозного гудка, на самих песках да на перекатах? Переезжай к нам, в Москву. Мы тебе тут и квартиру, и дачу дадим, и машину первейшей марки, театры под боком и вся культура. Переезжай!

Призадумался Михаил Александрович и ответ держал такой:

– Невозможно мне будет переехать, товарищи. Нельзя мне от казачества оторваться. Врос я корнями в землю донскую целинную. Оборвутся корни – кровью изойду, строчки не напишу. Здесь я возрос, здесь до славы дошел, здесь меня каждый куст придорожный знает. И степь мне здесь по весне улыбается, и рыбалить на заре тут съездить могу. Нет уж, никуда я из Вешек не тронусь.

Так и остался. Так и живет в голубом флигельке над самым Доном, книги для всего мира пишет.

Павел Кудинов

Восстание Верхнедонцев в 1919 году

События, описываемые мною в главе 1-й без обозначения дат, относятся к 1918 году, месяцам ноябрю и декабрю.

В настоящей главе считаю необходимым вкратце коснуться главнейших причин ухода с боевого поля частей Верхне-Донского округа¹ в период атаманства генерала П.Н. Краснова², так как с этим связано последовательное развитие дальнейших событий, имевших важное значение, а именно крушение боевых планов и беспорядочный отход Донской армии к Новочеркасску.

В 1918 году я, будучи начальником пулеметной команды 1-го Вешенского конного полка (с которым выступил на фронт 20 июня), 2 июля, при наступлении полка на станцию Филоново, был ранен и отправлен в госпиталь, в котором (по причине тяжелого ранения) пришлось оставаться долгое время и видеть собственными глазами деяния тыловых учреждений, доведших фронт до открытого неповиновения, митингов, братания и, в конце концов, ухода по домам.

Нужно сказать, что на протяжении антибольшевистского Фронта находилось несколько армий: Донская, Кавказская (Кубанская), Добровольческая и, отменная от трех первых по своей удали мародерства, безобразий и бесчинству – Южная армия³. Первые три сражались за цели несовместимые: Дону, Кубани и Тереку необходимо было воскресить свои исторические права, изгнать вторгнувшихся коммунистов из пределов Казачьей Земли. Добровольческая же армия, олицетворявшаяся былыми помещиками, была пропитана духом реакции и сводила счеты с народом за отобранные владения, доставшиеся им в большинстве не путем долголетних трудов, а щедрых подачек царствовавшей династии дома Романовых.

Данные очерка касаются исключительно Донской армии, Донского правительства и командования, а деятельность Добровольческой армии и ее командования затрагивают только изредка. Донское правительство и командование прекрасно понимали казачий характер, казачье сердце, душу и психологию, но использовать таковые в разыгравшихся революционных событиях сознательно, с обдуманной целью не желало или не умело.

Секрет боевого успеха войны совсем не заключается в многозначащих шумных парламентах и ораторских выступлениях с блестящими речами, а в жизнеспособном творчестве каждого из нас в отдельности, в его самопожертвовании в пользу того, кто стоял ближе к смерти, мукам, голоду и холоду.

Отливы и приливы от одной личности к другой, несовместимость стремлений к разным целям, трусость ответственных казачьих вождей перед «жестами» г. Деникина, нагроможденность до невероятных размеров тыловой канцелярщины, которая служила базой для дезертиров почетного звания; отдаленность и неискреннее отношение к рядовым бойцам – все это не дало достигнуть тех желанных результатов, за которые боролись рядовые офицеры и казаки. Нужно искренне признать, что психология рядового казачества, сказавшаяся в «гражданской» войне, была так ясна, так справедлива, что оспаривать кому-либо из истинных казаков едва ли придется. Вспомните случаи, когда казаки, дойдя до границы своей родной земли, говорили: «Дальше не пойдем, так как там земля не наша и вмешиваться в жизнь и порядки русского народа мы не желаем». Эти мысли были высказаны языком простого казака, призванного на фронт из отдаленных хуторов Донских степей. Но все же, усилием политических руководителей, справедливая казачья мысль была сбита с истинного пути и направлена по пути очевидного поражения, страдания и гибели⁴.

Все же казаки продолжали повиноваться распоряжениям своего начальства, переносить всевозможные тяжести позиционной жизни, в судорогах предсмертных мук бороться с нашествием врага, медленно, полунагими умирать под сугробами холодного снега за пределами Казачьей Земли. За что? Кому было нужно это движение на север? Казакам ли? Казаки свято и героически исполняли свой боевой долг – долг рядового бойца. История их не осудит и не упрекнет, так как они за собой имеют страницы славных побед и неувядаемой славы. Но какое смягчающее вину обстоятельство найдет тыловая администрация для оправдания себя перед будущей историей? В то время, когда на фронте лилась человеческая кровь, вы, гг. тыловые сановники, что вы делали за спиною фронтовиков? Вы гарцевали на балах и вечерах, распевали песни на тему дня, пресыщаясь в кутежах, в первую очередь получали обмундирование, назначенное для фронта, и щедро растаскивали достояние казачества.

Ни Войсковой Круг, ни главный штаб Донской армии не приняли тех мер, чтобы как фронт, так и тыл олицетворялся именем казака, но отнюдь не бывшими чекистами императорского времени. Вот это-то очевидное зло и не было устранено вовремя. Донское правительство насаждало московского барина, испуганно вылезшего из грязной мужицкой рубахи, не только что во все ответственные тыловые учреждения, но и в ряды фронтовиков, которые на фронте среди казачьих частей не могли быть терпимы.

Последние, пользуясь приютом и чувствуя себя вне всякой опасности на казачьей земле, продолжали свое гнусное дело насилия и мщения. Высшее же командование Дона, достаточно осведомленное об их преступной деятельности, молча продолжало покровительствовать своим приятелям – коллегам по службе в императорской армии. Базируясь на дисциплине, они бросали в бой раздетые, невооруженные части с приказом: «Очистить от большевиков Дон». Но когда храбрые горсти казаков выбивали противника из пределов своей земли, то сейчас же начиналось подталкивание казаков на путь дальнейшего движения, с целью овладеть некоторыми пунктами, как бы имеющими важное стратегическое значение, где можно занять твердое оборонительное положение. С занятием первых стратегических пунктов перед глазами белых вождей открывались тысячи новых стратегических пунктов, которые неудержимо манили их к победоносному движению вперед через Москву до холодных берегов Северного Ледовитого океана.