Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Через некоторое время, перед закатом солнца, на участке песчаных пирамид, расположенных между хутором Дубровским и станицей, была видна ползущая, змееобразная серая масса, которая медленно приближалась к окраинам станицы. Попрятавшееся население наблюдало за проходящими солдатами из-за полузакрытых дверей, через щели окон, из-под заборов, плетней. Пришедшая часть Красной Армии называлась «15-й Инзинской п. дивизией»¹⁰, которая была расквартирована в станице Вешенской.

Во время квартирования в станице красные солдаты держали себя нагло, немало причиняли «неприятностей» и притеснений; лучшие комнаты занимались солдатскими подсумками, котелками, консервными банками и пр. барахлом, а хозяев, независимо от количества членов семьи, сгоняли в одну комнату-стряпуху и приказывали «не пищать» и «не беспокоить красных солдат, защитников всемирного пролетариата».

Всем известно, что в доме каждого казака – иконы и лампада прежде всего. И вот ленинские солдатики, наевшись до отвала казачьего хлеба и развалившись на полу, брали винтовки и начинали заниматься стрельбой по иконам и лампадам… Лопались стекла окон, со звоном падали иконы, пороховой дым и хохот красных солдат наполняли прежде чистую и тихую горницу казака. На протест хозяев отвечали: «Ты что разговариваешь, мать твою… кадет этакий, али хочешь проведать Могилев? Возьми своего раненого Бога и иди вон!» Бессильный казак молча собирал осколки икон, лампаду и уходил думать думушку свою горькую.

Некоторые любопытные бродили по улицам, останавливались под красными знаменами штабов, перечитывали надписи: «15 Инзннская дивизия Р.С.Ф.С.Р.», «Мир хижинам, война дворцам», «В борьбе обретешь ты право свое» и пр.

Вскоре 15-я дивизия была отправлена на фронт; а в станицу прибыла новая власть – террора и неописуемых бесчинств.

КРАСНЫЙ ТЕРРОР

После ухода частей Красной Армии на фронт станицы Верхне-Донского Округа столкнулись с новой «социалистической властью»: трибунал, чека, команда слежек и иодслушивателей, охраняемые карательными отрядами особого назначения¹¹. Комиссары, имея неограниченную полицейскую власть, первым долгом приступили к ликвидации штаба 28-го полка. Как штаб, так и полк был распущен, оружие отобрано. «Товарищи» Фомин и Мельников и их помощники остались за бортом; их высокими заслугами советская власть теперь не интересовалась, и они усердно обивали пороги красных учреждений, вымаливая покровительство «за усердную службу». Население же обезоруживалось, включительно до ножа; закрывались храмы, училища, «социализировалось» имущество граждан и церковная утварь. Жители бросились кто куда мог, – кто на юг, кто в погреб, кто в лес, в болото… Озверевшие комиссары тешились грабежом, убийством, выполняя секретную инструкцию высшего революционного совета, которая была отобрана у политического комиссара Эрлиха, пойманного восставшими казаками 5 марта, при взятии станицы Букановской. Вот ее текст:

«Инструкция. Секретно. 12 декабря 1918 года.

От Высшего революционного совета Р.С.Ф.С.Р. политическому комиссару Эрлиху для исполнения. Лица, перечисленные в пунктах, подлежат обязательному истреблению: все генералы; духовенство; укрывающиеся помещики; штаб и обер-офицеры; мировые судьи; судебные следователи; жандармы; полицейская стража, вахмистра и урядники царской службы; окружные, станичные и хуторские атаманы; все контрреволюционеры и – все казачество…»¹²

Наряду с бесчинствующими комиссарами зашевелились и подонки местного населения, нащупав «благоприятную почву» для легкой наживы. Комиссары в течение целых дней «развлекались» буйным пиром, собирая всевозможные доносы от местных шарлатанов, от слежек и подслушивателей. Мирные жители зачековывались в избах, ожидая страшных сумерек.

Лишь только наступала ночь, как на площадь выползала красная шайка, сопровождаемая местными вожатыми. Красные чекисты силою врывались потом в помещения любого хозяина и учиняли там дикую расправу, набрасываясь на «одушевленную» и «неодушевленную» жертву. Взламывали домашние хранилища и выгребали все, что попадалось под руку, как то: мебель, одежду, белье, посуду и пр.

Кроме того, срывали иконы, крича: «Товарищи кадеты, смотрите, мы вашего Бога повергли к ногам красного солдата!» На протест хозяина громилы выталкивали несчастного на улицу и, нанося удары прикладами, бросали его в сырой подвал, где уже десятки обреченных казаков тихо стонали от физической и моральной боли. Награбленное же имущество нагружали на обывательские подводы и отправляли на ближайшую станцию для «снабжения московского пролетариата».

Ночью представители советской власти являлись в подвал узников, вызывали по списку заочно осужденных, приказывали забирать вещи «для отправки на Воронеж». Узники, зная этот страшный лже-Воронеж, бросались друг другу в объятия, передавая поклоны родному семейству. Жуткая трагедия невинно гибнущих совершенно не трогала дьявольские души палачей. Узников, вызванных по списку, окружал конвой, который ударами прикладов ускоренным маршем гнал в глухую степь и там, в полночи, между безлюдных песчаных пирамид, совершалась инквизиция над казаками. Рубили головы, вырывали языки, снова пришпиливали голову к туловищу (как это сделали полковнику Дунаеву), злодеи наносили десятки штыковых ран даже в безжизненное казачье тело и оставляли потом на расхищение псам и диким зверям.

Если же кто из родственников пытался предать земле изуродованное тело отца или брата по обычаю христианскому, то ему и самому угрожала та же участь. Церковь молчала. Молящиеся были рассеяны. Только с высоты колокольни сиял символ правды, мира и любви…

Население Округа, охваченное ужасом, металось по хуторам и буеракам, всячески укрываясь, чтобы не попасть в распоряжение чеки. Ненависть к новой чужой власти росла не по дням, а по часам. По хуторам бродили команды мародеров, забиравшие скот, лошадей, казачий хлебец, перетрясая сундуки, отыскивая «белопогонников». На все жалобы хуторских обществ отвечали усилением террора.

Казаки, доведенные до крайнего отчаяния, под всякими предлогами пробирались из одного хутора в другой, собирали сведения о количестве хуторов, которые готовы к неизбежному восстанию.

ВОССТАНИЕ

Свыше 500 обезображенных трупов верхнедонцев, замученных чекой в течение сорокадневного красного террора, были разбросаны по оврагам, по песчаной степи, в глуши кустарников, никем не посещаемые, никем не погребаемые. Эти мученики вопили о мщении за кровь, слезы женщин и детей, за сожженные хижины, за честь священных символов, растоптанных в ногах сатанинской прихоти.

Комиссары хотя и обезоружили казаков (под страхом смертной казни), но все-таки казаки часть оружия припрятали «про черный день». День этот близился. Возмущение и ненависть к разгулявшемуся террору росли. Тем временем чекисты приступили к учету награбленного, не замечая скрытого гнева народа. Казаки с особой осторожностью поддерживали беспрерывную связь между хуторами и станицами, выжидая момент, чтобы отплатить красным убийцам, залившим кровью родной край.

Донская армия в декабре 1918 года, отступая к Новочеркасску, уничтожила железнодорожные мосты: Лиски, Чертково, Миллерово, Донской Калач, Серебряково¹³ и т. д., чем заставила красных, впредь до исправления последних, избрать сухопутные коммуникационные пути: I) ст. Калач – Воронежская губ., ст. Казанская, Миллерово; 2) станция Серебряково, Усть-Медведица, Царицын, Большой, Горбаты, ст. Боковская, ел. Астахове и Миллерово, по которым тащились обозы с продуктами, боевыми припасами и проходили эшелоны солдат для пополнения частей фронта, давая значительный отдых в станицах Казанской, Вешенской и Усть-Медведицкой.