Романовы

В юности великий князь из всех музыкальных инструментов отдавал предпочтение барабану, но в зрелом возрасте мог недурно сыграть и на флейте, а в дворцовых любительских спектаклях был неподражаем в роли полицейского чиновника — квартального надзирателя.

Суровый император мог быть чутким мужем и отцом. Ещё будучи великим князем, он, чтобы порадовать скучавшую по родине супругу, устроил на Рождество 1817 года в Московском Кремле первую в России ёлку с украшениями, свечами и развешанными на ветках сластями. С этого времени ёлки в семье Николая Павловича и Александры Фёдоровны стали устраиваться регулярно — сначала в их собственном Аничковом дворце, а после коронации в Зимнем дворце. В 1828 году императрица организовала первый праздник «детской ёлки» для своих пятерых детей и дочерей деверя, великого князя Михаила Павловича. За 38 лет супружества у Николая и Александры родилось семеро детей: будущий император Александр (1818), Мария (1819), Ольга (1822), Александра (1825), Константин (1827), Николай (1831), Михаил (1832). После рождения сына Николая государь на радостях подарил жене бриллиантовое с опалами ожерелье стоимостью 169 601 рубль, а на серебряную свадьбу летом 1842 года преподнёс супруге «бриллиантовый эсклаваж с семью, по числу детей, грушеобразными крупными подвесками» за 87 478 рублей. Когда сын и наследник Александр увлёкся фрейлиной Ольгой Калиновской, Николай тактично, но твёрдо напомнил ему об ответственности перед династией и страной: «...я не раз тебе говорил, что и теперь подтверждаю, что никогда никого из вас не буду принуждать сочетаться с лицом, вам не нравящимся. Но ты должен тоже помнить, что тебя Бог поставил так высоко, что не себе принадлежишь, а своей родине, она от тебя ждёт достойного выбора...»

Из недавно изданной переписки отца с сыном видно, как Николай вникал в детали жизни столицы и окрестностей. Он инспектировал строящиеся здания, которые должны были стать украшением Петербурга, и даже взбирался на купол возводимого Исаакиевского собора и на чердак восстанавливаемого после пожара Зимнего дворца; посещал разводы гвардейских полков, кадетские корпуса, богадельни. За письменным столом он однажды просидел 11 часов подряд. Но, с другой стороны, он любил балет и балерин. После представления «Девы Дуная» со знаменитой танцовщицей Марией Тальони он писал сыну: «Признаюсь кроме Тальони — прочее мне всё так гадко, что больно глядеть. Пажихи милы по-прежнему; но они милы, покуда пажи, и в девушках будут те же толстые, жирные, короткие и неуклюжие...»

Царь был примерным семьянином; мог пофлиртовать с дамами, но, к их разочарованию, без серьёзных последствий. А если интрижки и случались, то к обоюдному удовольствию и без влияния на дела государства. Единственным продолжительным увлечением государя с ведома больной императрицы стала фрейлина Варвара Нелидова. Она искренне любила Николая, но отнюдь не стремилась стать влиятельной фавориткой, да и обставлено всё было с соблюдением приличий. В 1845 году А. О. Смирнова-Россет описывала образ жизни государя: «В 9-м часу после гулянья он пьёт кофе, потом в 10-м сходит к императрице, там занимается, в час или 1 '/₂ опять навещает её, всех детей, больших и малых, и гуляет. В 4 часа садится кушать, в 6 гуляет, в 7 пьёт чай со всей семьёй, опять занимается, в десятого половина сходит в собрание, ужинает, гуляет в 11. Около двенадцати ложится почивать. Почивает с императрицей в одной кровати» — и недоумевала: «Когда же царь бывает у фрейлины Нелидовой?» Николай оставил Нелидовой по завещанию 200 тысяч рублей, которые она передала в «инвалидный капитал».

Государь был не робкого десятка — ему пришлось побывать под выстрелами на войне; он являлся на пожары и командовал их тушением. Во время холерного бунта 22 июня 1831 года царь, встав в экипаже на Сенной площади, зычным голосом обратился к толпе: «Вчера учинены злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков; они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!» Все опустились на колени и с умилением крестились, и Николай тоже; слышались восклицания: «Согрешили, окаянные!» Царь готов был действовать личным примером:

«...в 1831 году в холерную эпидемию, во время бунта, когда император Николай Павлович отправился один в коляске на Сенную площадь, въехал в средину неистовствовавшего народу и, взяв склянку Меркурия, поднёс её ко рту; — в это мгновение бросился к нему случившийся там лейб-медик Арендт, чтобы остановить его величество, говоря: “Votre Majesteperdra les dents (ваше величество лишится зубов)”. Государь, оттолкнув его, сказал: “Eh bien. vous те ferez ипе machoire (так вы сделаете мне челюсть)” — и проглотил всю склянку жидкости, чтобы доказать народу, что его не отравляют; тем усмирил бунт и заставил народ пасть на колени перед собой»⁶⁴.

Поначалу общество возлагало на Николая большие надежды; лучшие умы России, в том числе Пушкин, сравнивали его с Петром I. «Ничтожности... замыслов и средств» декабристов Пушкин в 1830 году противопоставлял просвещение нации, прогресс, осуществляемый «сверху»: «Правительство действует или намерено действовать в смысле европейского Просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы». По мысли поэта, «просвещённая свобода» включала сотрудничество с правительством и личную инициативу дворянства в создании гражданского общества на условиях «семейственной неприкосновенности» и «гласности», благодаря которым «образуется и уважение к личной чести гражданина и возрастает могущество общего мнения, на котором в просвещённом народе основана чистота его нравов». Так предполагалось совместить ценности западного Просвещения и либерализма с отечественной политической реальностью.

Государь на службе

Николай Павлович был цельным человеком с твёрдыми принципами и неизменными ценностями; в нём не было очарования старшего брата — но не было и его лукавства, раздвоенности, скрываемых колебаний и недосказанности. Не обладал он и какой-то особой чёрствостью или жестокостью — мог плакать у могилы Карамзина, во время присяги наследника-цесаревича или над гробом А. X. Бенкендорфа. Но он считал своим долгом быть непримиримым ко всем, кто своевольно выходил за рамки субординации и дисциплины, а тем более действовал, по его убеждению, во вред России. Здесь он был строг и беспощаден. Столь же рьяно царь боролся со злоупотреблениями, по-видимому, веря в то, что во вверенной ему «команде» можно и должно раз и навсегда навести идеальный порядок путём назначения строгих начальников; создания новых министерств, ведомств, секретных комитетов и поддерживать его с помощью исправных слуг. Но, похоже, он не представлял себе, что это можно делать не только усилением начальственного контроля, что возможно устройство общества без повседневной и всепроникающей государственной опеки.

В 1826 году Николаем была создана Собственная Его Императорского Величества канцелярия, превращённая в особый высший орган власти, стоявший над всем государственным аппаратом и позволявший монарху контролировать его и вмешиваться в решение любых дел.

Первое отделение канцелярии стало всероссийским «отделом кадров»: здесь были сосредоточены дела по определению на службу, производству в чины, перемещению и увольнению всех чиновников империи. Сам Николай заявлял: «Я желаю знать всех моих чиновников, как я знаю всех офицеров моей армии». Он намеревался возвысить гражданскую службу до уровня военной; в 1834 году Положение о гражданских мундирах ввело единую систему мундиров всех государственных структур. Для каждого ведомства устанавливалось десять разрядов формы тёмно-зелёного или тёмно-синего цвета. Цвет мундирного прибора (воротника, обшлагов и выпушек), а также узор шитья указывали на ведомство. Ранг чиновника определялся количеством шитья. Шитые золотом и серебром мундиры были парадной формой одежды, а повседневно носились вицмундиры со скромной вышивкой, сюртуки и мундирные фраки. «Мундир иметь всем членам не военным зелёный с красным воротником и обшлагами, с шитьём по классам по воротнику, обшлагам и карманам, а председателю и по швам, а пуговицы с гербами. Вседневный мундир тот же, но с одним верхним кантом по воротнику, обшлагам и карманам» — это царская резолюция 1826 года на докладной записке государственного секретаря о назначении ему особого мундира. Неслужебные фраки император откровенно не любил, считая их признаком неблагонадёжного бездельника; «фрачник» в его глазах стоял неизмеримо ниже носителя мундира. Штатские мундиры стоили дорого, но оказались излишне вычурными и неудобными, и государь завещал сыну усовершенствовать их — что тот и исполнил. Поэтому государь вникал во всё, что касалось мундиров, формы, чинов, — сам определял цвет обшлагов, расположение шитья и прочие тонкости.