Дневники Фаулз

Надо сделать экзистенциалистский выбор. Сделать и бороться за него. И самое главное — сосредоточиться и собрать силы: писать, укрощать плоть и тренировать ум. Надо найти себя и затем продумать, как нужным образом предложить себя обществу, как лучше войти в него. Пока еще я на это не осмеливался.

22 сентября

Мы нищие, а нищим быть нельзя, когда на пороге маячит зима. У меня же комплекс стрекозы: праздной, легкомысленной, любящей веселье, не думающей о времени; стрекозы, пребывающей на ниве искусства; и что хуже всего — стрекозы с мозгами, которая понимает, к чему это ведет. Нормальное состояние для меня и Э. — мираж, он всегда остается недостижимым. Мне приходится вести почти подпольное существование в квартирке для одного человека; мы боимся, как бы не узнали, что на самом деле здесь живут двое. Если, узнав об обмане, нас выбросят на улицу, это будет конец. Э. трудно найти работу — частично из-за ее чувствительности, частично из-за отсутствия напористости; мы странным образом поглощаем энергию друг у друга, ее не хватает на внешний мир. Сейчас у меня огромное желание писать, но Э. настолько выбита из колеи, что устраниться нельзя. На днях у нас как раз из-за этого была страшная ссора; по словам Э., я был весь день «поглощен собой», и это чистая правда. Она же почувствовала, что ей отведена роль кухарки и шлюхи. Наша давняя ошибка — мы живем в слишком тесном контакте, но ей нужен мужчина, нужен гораздо больше, чем большинству женщин, она знает об этой своей зависимости и тяготится ею.

Еще она не в ладах со временем; постоянно поглядывает на часы, будто ненавидит их. К сожалению, ее манера передается мне, ведь это выглядит вполне разумно и цивилизованно. Э. говорит, что происходит это «от желания поторопить время, чтобы острее насладиться настоящим». Что ж, прекрасно, но только не в нашем положении.

25 сентября

Еду домой с целью занять денег. Однако так и не смог этого сделать. Нас сейчас разделяет пропасть: ведь я не рассказываю им об Э. — впрочем, они, кажется, сами догадываются. Не знаю, будет ли честно сказать, что только ради них я проявляю такую щепетильность — не хочу, чтобы они волновались или придумывали несуществующие мотивы или эмоции. А может, дело в другом и я просто не хочу признаться, что сошел с их прямой и узкой тропы, не хочу, чтобы меня осыпали советами и упреками. Гордость. И еще одна трудность — как им преподнести все это: ведь они не знакомы с тонкостями современной морали.

Отец предлагал мне чек, предполагая, что я нуждаюсь в деньгах, но я отказался, о чем потом сказал Э. Она назвала это извращенной формой гордости. Отчасти так оно и есть. Но, кроме того, я знаю их повышенную тревожность, не говоря уж о том, что они сделали для меня в прошлом, за что я никогда не расплачусь, не став тем, кем они хотели меня видеть.

По возвращении в Хэмпстед разразился еще один скандал. В мое отсутствие Э. прочитала оставленные мною рукописи; многое из них я на днях ей читал, но она обвинила меня в том, что они «отредактированы». Кое-что я действительно переделал, но отнюдь не так много, как утверждала Э. И сразу опять враждебность, отчаяние, цинизм, сарказм, критика; она разочарована, иллюзии утрачены, любовь «ушла». Я был зол на себя, что не убрал рукописи подальше, — не стоит дразнить гусей. Однако верил, что смогу своей любовью победить ее заблуждения и колебания; не сомневался, что ее слова далеки от того, что она чувствует на самом деле. Надо устроить некоторую передышку в личных отношениях; оставить пока все как есть, это необходимо.

27 сентября

Сегодня Лондон весь голубой, сплошное голубое великолепие; река несет свои чистые воды, постоянно меняясь, очищаясь; дома тянутся вдоль реки, словно прибитый к берегу груз; их вид волнует, в них таятся непредсказуемые возможности, как на берегу после шторма; здоровый город, хотя на берег выбрасывается множество непригодных вещей; прекрасный древний процветающий Лондон, морская соль, соленая сущность — не дубовая; копоть, чайки. Последний день свободы, свободы от долга; завтра — новая работа. Я встретился с Э. в Чаринг-Кросс — к счастью, светило солнце; она только что устроилась на работу. На ней скромное черное платье и клетчатый черно-белый пиджак. Мы сели на пароходик, курсирующий между Вестминстером и Гринвичем. С реки виден весь Лондон — словно разрезанное пополам яблоко; незнакомая волшебная страна, будто неожиданно оказался на Амазонке; обидно, что раньше я этого не делал.

13 октября

Жизнь в Хэмпстеде. Колледж, готовящий секретарей, — не внушающее доверия, заурядное учебное заведение. Два или три викторианских здания; претензий никаких; студентки — 16—18-летние девушки, интеллектуальное развитие которых не позволяет претендовать на карьеру выше секретарской. Преподаватели в основном женщины, словоохотливые, робкие неудачницы. Атмосфера крайне не академическая; комната для преподавателей мало похожа на «профессорскую», ее здесь называют «учительской». Атмосфера заводская или конторская, преподавание строго практическое. Директор — бледный полноватый молодой человек, член городского совета, входит в ассоциацию консерваторов [489]. Фактическая власть в руках секретаря — неряшливой властной женщины, которой легко манипулировать. Я преподаю на младших курсах, где учатся девушки-иностранки — темпераментные гречанки, шумные, живые француженки, молчаливые, отчужденные исландки, девушки других национальностей, кроме англичанок. Работу я ненавижу, mais il faut vivre [490].

Э. устроилась на работу в «Гэмидж», продает там маленьких свинцовых рыцарей Круглого стола. «МГМ-фильм» задает главные темы рождественских игрушек. Много часов — мало денег.

Живем одним днем, самая крупная временная единица — неделя, дальше не загадываем. Пятница — кульминационная точка, день получки; живем от жалованья до жалованья. Есть некоторые не терпящие отлагательства покупки — пальто для Э., новый пиджак для меня; такие траты делаются по мере возможности.

Еще одна сложность: наша квартирка на одного человека, и мне приходится вести почти подпольную жизнь, скрываясь от правосудия. Когда Э. отсутствует, приходится делать вид, что и меня здесь нет; я не выхожу на улицу, держусь подальше от окна. Собачья жизнь.

И все же в Хэмпстеде есть свои утешения; когда мы с Э. счастливы, то умудряемся наслаждаться простыми и чистыми радостями, и мы знаем, или я знаю: за то, что нас связывает, можно и пострадать.

20 октября

Время — быстрый, опасный поток; слишком стремительный, чтобы писать — здесь или где-то еще; стремительный, но не возбуждающий, стремительный, но в то же время монотонный, как всякая жизнь горожанина, но этого мало, мы в придачу осуществляем попытку «жизни в грехе». С Э. я чувствую себя совершенно уверенно — хотя даже сейчас, когда я пишу эти слова, она отсутствует и, возможно, находится в обществе Р., — уверенно и умиротворенно, как и положено любящим людям. Единственное, что меня беспокоит, — останется ли она со мной, выдержит ли предстоящую нам долгую, трудную дорогу, трудную даже в физическом смысле, не говоря уж о психологическом, — я имею в виду ее работу в «Гэмидже». Теперь уже нет сомнений: что касается взаимного влечения, мы почти идеальная пара. Но в остальном множество сложностей — оба ненавидим свою работу, оставаясь при этом бедняками; Э. до сих пор мучает комплекс вины. Пытаемся найти квартиру получше, что-нибудь более подходящее, чем маленькая комната и односпальная кровать. А пока я продолжаю жить здесь, как беглый преступник. Дешевые квартиры в Хэмпстеде редки, как ласточки зимой.

18 ноября

Существует два рода писателей: те, кто гениально реализует себя в конкретном жанре, — Мольер, Расин, Достоевский, Мэнсфилд; и другие, которые обладают универсальным умом и просто считают, что лучше всего могут выразить себя в слове, — Жид, Гёте, Д.Г. Лоуренс; интеллектуальные писатели и писатели, приверженные одному жанру. Я интеллектуальный писатель, меня интересуют все жанры. Ни в одном не чувствую себя мастером, но со всеми в ладу. И почему бы не представлять на читательский суд все работы, если ты интеллектуальный писатель (которых больше волнуют идеи, нежели слова), по мере того как они создаются — за годы или другие отрезки времени, — рассказы, пьесы, стихи, эссе, заметки, критические статьи, дневники; цель — быть всецело живым художником, не систематизированным музеем. Пусть систематизацией занимаются невропатологи.