Беседы

В этом смысле можно говорить о «цивилизации смерти».

Я всегда был противником так называемой теории заговора, которая предполагает, что есть какая-то одна всемогущая сила, ведущая мир к неизвестному остальным концу. Мне кажется, сегодня в мире действуют разные тенденции, идет очень острая война элит. И в ней есть мощные группы, которые ненавидят развитие. Но есть и группы, которые активно нацелены на развитие.

— Кто входит в эти группы?

— Во-первых, это группа, связанная с Юргеном Хабермасом, — ее члены до сих пор клянутся в приверженности ценностям модерна и развития. Мотором модерна является национальное государство. Нация — субъект и одновременно результат модернизации. Нет модерна — нет и классической политической нации, культурной нации. Есть и силы, которые апеллируют к новым моделям развития, есть консервативные модернистские элиты, элиты развития в пределах неоконсервативного крыла. «Посткапитализм», меритократия, нетократия — это, возможно, довольно свирепые модели, но говорящие о продолжении модерна. Существует гигантский азиатский потенциал, также приверженный модерну. Мы все живем в цивилизации модерна, и отказаться от него довольно трудно.

Как я уже сказал, мы до сих пор не осмыслили советский опыт, все то, что в нем было и чего не было. Хватит «песен» о том, что Александр Богданов скрещивал женщин с гориллами. На самом деле Богданов — родоначальник теории систем (тектологии), которая была ориентирована именно на мобилизационное развитие. Наш собственный советский период все еще недостаточно изучен, мы ничего в нем не понимаем!

А это богатейшее наследие является фактором будущего. Проанализировав его, мы можем и должны создать собственную альтернативную модель развития.

Мир не так бесконечно сложен, как кажется. Есть несколько основных моделей развития, которые следует инвентаризировать. Это модели консервативно-модернистского развития, модели прорывного посткапиталистического развития, классика азиатского развития, заимствованная из Европы, некоторые модели альтернативного развития в Латинской Америке.

И еще у нас есть постмодернистский враг — подавляющее большинство так называемых «левых» партий, глубоко переродившееся левое движение. Инновации и развитие — это изначально «левые» понятия. Это прыжок в будущее, которое принадлежит левой культуре. Но реальная левая культура почти везде фактически раздавлена. А ее место не случайным образом заменил постмодерн.

Наверное, мы должны искать что-то новое. Понимая при этом разницу между семечком и деревом.

— Назовите наиболее ярких апологетов этих моделей.

— Классическое модернистское развитие — это Хабермас.

— А в России?

— А в России колеблются между привычной многонациональной имперской моделью, требующей альтернативных модерну идей развития, и модерном, требующим нации и национального государства. У нас нет настоящих националистов, верных модерну. У нас есть постмодернистские и контрмодернистские дикари, путающие нацию и племя. Ниша модерна почти пустая. Об империи говорят больше. Но нельзя сидеть на двух стульях. И потом, одно дело интеллектуалы, а другое — власть…

Исходя из того, что говорил Путин, можно выстроить классическую логику политического центризма. Но наша элита боится взять на вооружение идею просвещенного национализма, не понимая, что эта идея является частью модерна. Хабермас, консервативные элиты Запада, Саркози, а в конечном итоге и Билл Гейтс, который, похоже, исповедует «нетократию», — все это приверженцы идеи просвещенного национализма (французская нация, американская нация, политическая нация, культурная нация). Саркози не призывает к экстремизму, он лишь отстаивает модель общества без хиджабов. Классическое азиатское развитие — это все политические элиты от правых до левых в странах Азии. И всюду нация. Но нация, а не племя. Нация, а не конфессиональная группа. Индийцы, а не индусы. Итак, или модерн, или иное развитие… Альтернативное. Тут не обойтись без достойного осмысления советского опыта.

А также без теологии освобождения и многого другого.

По одну сторону баррикад — то или иное развитие, а по другую… По другую сторону стоят фундаменталисты, которые борются за чистоту своих религиозных принципов. А то и интегристы. Интегристы представляют собой какую-то очень странную архаичную субкультуру, субкультуру регресса.

Архаизация — штука многоликая. Хотите — «а-ля рюсс» (Севастьянов). Хотите — «а-ля чечен» (Нухаев). Хотите — «а-ля советик» (Зюганов). Тем, кто загоняет нас в резервацию, все равно… Чем бы дитя ни тешилось — лишь бы не развивалось. Классические архаизирующие элиты есть и в Латинской Америке, и в Африке — например, многие идеологи негритюда. Это люди, предлагающие своим народам вернуться к образу жизни предков и жить в хижинах среди нетронутой природы. Причем сами они предпочитают хижинам европейские дворцы. Неоднозначные процессы протекают в США. Уже сейчас представители латиноамериканской элиты в высшем военном руководстве Соединенных Штатов составляют, по моей оценке, до 65 %. И для меня большой вопрос в том, как классические американские элиты — протестантская (белые протестанты-англосаксы, WASP), католическая (латиноамериканцы, ирландцы, итальянцы), еврейская и афроамериканская — сумеют объединиться в национальном «плавильном котле».

— Обама чьих будет?

— Обама представляет в основном афроамериканцев. А также либеральных постмодернистов, которые, голосуя за него, показывают фигу консервативным англосаксам. Но те-то тоже имеют позиции. А зачем латиноамериканцам афроамериканец?

Взаимные счеты у американских элит немалые. В 1930-1950-х гг. в США был колоссальный антисемитизм. Именно он подтолкнул супругов Розенберг, Оппенгеймера и многих других к коммунистам, и эти люди стали помогать СССР. Среди американских евреев до сих пор немало «левых».

Далее — очевидно, что в перспективе в США произойдет усиление католической культуры — в основном за счет латиноамериканской составляющей. И неясно, сумеют ли представители нынешних доминирующих в США элит WASP удержать свои позиции в противостоянии с латиноамериканским огнем.

Сейчас мы задаемся вопросом: последним ли огнем модерна был огонь 1917 г., остыло ли человечество? Самый мощный сейчас мировой огонь — исламистский — отчетливо контрмодернистский. Он черный в том смысле, что предполагает ненависть к развитию. Это не огонь масс, которые хотят овладеть новым потенциалом развития и использовать его в своих интересах. Но его наиболее радикальные модификации уже контролируют сотню миллионов страстных людей.

А вот Китай — это не огонь. Это классическое национальное развитие, идущее уверенным шагом. Индия — страна, соединяющая модерн с культурой, имеющая фантастический живой религиозный потенциал, но сказать, что там есть огонь, открывающий новые горизонты модерна, я не могу. Израиль — постепенно остывающая страна, остывающий модернистский сионистский проект.

О его кризисе говорят уже в открытую обеспокоенные представители израильской элиты.

— А в России есть источник огня?

— Я его не вижу. Может быть, в социальных катакомбах, под пеплом нынешнего «ням-ням»… Некатакомбная Россия — это в основном болото. Людям очень понравилось комфортно жить, вкусно есть, кататься на хороших машинах, ездить за границу — и драйв пропал.

У китайцев есть понятие «сохранить лицо». Для них «потерять лицо» — это ужасное несчастье.

А вот мы этого не боимся. У нас 70 лет был социализм, освященный авторитетом известных исторических личностей. А потом и социализм, и личностей «выбросили на помойку». Нам еще придется платить по этим счетам. Не разобравшись со своей историей, мы не сможем двигаться дальше. Даже если советский строй был «абсолютным злом», от своего прошлого так — походя — не отказываются. И нужно очень внимательно разбираться в метафизических пластах этой коллизии.

Тем не менее в России все-таки есть жизнь и есть думающее население. Возможно, здесь у нас еще что-нибудь настоящее, модернистское «полыхнет». Всегда хочется на это надеяться. Ведь именно после нашего 1917 г. человечество оказалось в беспрецедентной ситуации «нового огня».