Кадетская история (СИ)

Момент был решающий. Рота ждала ответа, затаив дыхание, и от его правдивости зависела его дальнейшая судьба. Воронин был неплохим кадетом, вице-сержантом, здоровым малым, пользовался авторитетом. Сознается — будет иметь шанс остаться в коллективе, поглядим на него, стоит ли ему быть кадетом. Соврет — все! Презрение, бойкот, когда ему даже из его земляков никто руки не подаст…

— Пацаны, простите… — обречено прошептал Воронин.

— Вставай! — решительно произнес Ярцев, — Дерись с Фролом!

Никто не сомневался, что в настоящей драке Фрол не выстоит против Воронина, но сейчас за Фролом стояла рота нахмурившихся кадет, а за Ворониным всепожирающее его чувство вины. Фрол ударил Воронина два раза, тот даже не поднял руки, чтобы защититься.

— Теперь садись! В наказание тебе сейчас вся рота пройдет и проставит фофаны в лоб! Чтобы на всю жизнь запомнил, ты — кадет, а не стукач!

Воронин сидел на кровати, сжав зубы, на глаза наворачивались слезы и ему казалось, что цепочка кадет, отвешивающих ему фофаны, никогда не кончится…

— Мужики! Там в отпуск приехали наши прадедушки! Которые до нас в нашей роте учились! Череп разрешил к нам зайти — они с нашего взвода!

Все, бросив учебники, кинулись в класс первого взвода, хотелось посмотреть на своих предков и послушать рассказы, как было у них, и как сейчас складывается их жизнь.

— Заходите! В тесноте, да не в обиде, — приветственно махнули рукой два курсанта, по хозяйски рассевшиеся на преподавательском месте, заметив смущение кадет из других взводов.

Класс заполнился до отказа, майор Слаквичев, чтобы не смущать суворовцев и дать пооткровенничать, подмигнув своим бывшим воспитанникам, ушел в канцелярию.

— Ну что, кадеты! Как жизнь?

— Все нормально! — заулыбался народ, — Слушайте! А у вас Слаквичева тоже Черепом называли?

— Называли… — засмеялись те, — Руденкова — Тараканом, Кулебова — Котом, а Жорж Палыча — Пиночетом! Жорж Палыч — вообще самая знаменитая наша личность…

— Мужики! А сейчас вы где учитесь, в каком училище?

— В Киевском общевойсковом, на разведфакультете!

— А какое самое крутое училище? Рязанское десантное?

Те откровенно расхохотались:

— Ну и глупости вы говорите! Нет крутых и некрутых училищ. Из всех выйдут офицеры, просто выполняющие различные задачи. Если вы имеете в виду умение драться и выживать, то фильмы про десантуру — откровенная показуха! Они ничем не отличаются от той же пехоты, за исключением формы. Идите к нам в Киев, на разведфакультет, будете намного круче! Наши выпускники такие задачи выполняют — десантуре не снилось!

— А с вами из других кадеток учатся? Они какие? Хуже нас?

— Э-э, пацаны! Вы, как малые дети! Запомните! Нет плохих и хороших кадеток. Если у тебя на груди краб, значит ты кадет. И всем другим людям глубоко наплевать, с какой ты кадетки. Так что все мы делим ответственность за все кадетки. Небольшие отличия, конечно же, есть. Например, в Московском суворовском и других западных, не носят постоянно как мы — сапоги. Они всегда в ботинках. Мы их только в увольнения и отпуска одевали.

— У-у-у! — осуждающе-насмешливо зашумели суворовцы.

— Не — у-у! — остановили их курсанты, — Они такие же, как и мы. Только они на глазах у больших начальников в Москве, а мы в глуши, на другом конце страны. Еще казанцы и свердловчане постоянно в сапогах. Но для кадетства это роли не играет. А вообще нашу уссурийскую кадетку уважают! Наших кадет называют уссурийскими тиграми! Кстати, больше ни одна из кадеток подобной чести не удостоена…

Кадеты довольно заулыбались, было приятно слышать, что они отличаются от кадет других училищ таким грозным и внушительным прозвищем…

Как правило, негодяи в коллективе проявляют себя быстро. Особенно, когда все живут по определенным правилам, которые нельзя нарушать. Особенно, когда это мужской коллектив, по молодости воспринимающий все с юношеским максимализмом и категоричностью. Самыми страшными преступлениями считались предательство и воровство. Они никогда не прощались, по ним не проводили даже обсуждений и собраний. Они не считались случайной ошибкой, которую можно простить, а провинившемуся дать возможность исправиться.

Вообще на втором курсе такого не должно было произойти. Но произошло. Полтора года — ни одного случая воровства. И вдруг у кого-то проснулся подлый инстинкт. В роте завелась крыса. Подлая, наглая, хитрая. Самое страшное, что это подрывало доверие друг к другу, позорило перед другими кадетами, которые постоянно интересовались, не вывели ли мы ее на чистую воду. За три месяца в роте произошло четыре кражи. У одного пропали кроссовки, которые ему привез отец — офицер из Германии, у другого калькулятор, у третьего — часы, а у четвертого — деньги… И это в коллективе, где каждый доверял друг другу, как себе. В коллективе, который более полутора лет существовал как единое целое, дружно преодолевая все трудности. Вор был из нашего числа, значит, ежедневно ходил рядом с нами, ел с нами за одним столом, ходил в общем строю, и самое страшное — продолжал называться кадетом! Кадеты скрипели зубами и мечтали поймать гниду…

Ловить крысу долго не пришлось. Правду говорят — сколько ниточке ни виться, а конец будет один. Она попалась сама. Случайно. Личные вещи каждого суворовца хранились в чемоданчиках, с которыми они убывали в отпуск. Чемоданчики находились в каптерке у старшины роты прапорщика Шарапова, и каждый по мере надобности, в отведенные для этого часы, мог зайти к старшине, получить свой чемодан и положить в него что-нибудь, или взять.

В этот весенний день суворовец Дидык пошел к старшине, чтобы взять несколько новых тетрадей, которые лежали в чемодане, еще привезенные после зимнего отпуска. В каптерке за столом сидел старшина, что-то пересчитывая, и на верхнюю полку уже убирал свой чемодан суворовец Исаковский. Услышав открываемую дверь, Исаковский неловко обернулся, не удержал в руке чемодан, тот соскользнул с ладони и грохнулся на пол. От удара пряжки раскрылись, и вещи Исаковского вывалились на пол. Поверх кучи лежали кроссовки, которые Дидыку привез отец из Германии, и которые он узнал бы из тысячи. Потому что больше таких не было ни у кого. Рядом с кроссовками валялся японский калькулятор. Исаковский густо покраснел, а Дидык, не говоря ни слова, повернулся, и вышел из каптерки.

И взметнулось чувство бешенства и облегчения. Вот она — крыса! Когда Исаковский вышел из каптерки, рота стояла в расположении повзводно.

— Иди сюда, — жестко произнес замкомвзвода старший вице-сержант Руднев, который и должен был сделать это, потому что его подчиненным являлся суворовец Исаковский. Точнее не суворовец. Гнида Исаковский.

Тот обречено приблизился. Руднев поднял руку, сорвал один погон, затем следующий.

— Не достоин ты чести носить эти погоны. И эту форму. Пока вот это одень.

Замкомвзвод бросил Исаковскому под ноги белую рабочую робу без погон и черные штаны без лампас.

— И в строй ты больше не имеешь права становиться. И вообще советую — иди отсюда, куда глаза глядят. А то сорвется кто-нибудь. Сам понимаешь.

Словно побитая собака, Исаковский обреченным шагом направился к выходу.

Перед командиром четвертой роты суворовцев сидел отец Исаковского.

— Умоляю! Сделайте что-нибудь! Вы ведь командир роты! Мальчику осталось доучиться два месяца! Ну, ошибся! Ну, сорвался! Да я его сам выпорю… Зачем устраивать какие-то детские самосуды?…

— Извините, но ничем помочь не могу, — вздохнул подполковник Радченко, — беседовал я и с начальником училища… Вы не представляете весь их юношеский максимализм. Называют себя кадетами. Предательства, доносчиков, воров не прощают никогда. Пытался я вашего сына в строй поставить, чтобы на обед отвести — рота отказалась выполнять мои команды! Вы понимаете! Наотрез отказалась! Отказалась идти в строю с вашим сыном! Готовы пойти до конца, вплоть до увольнения! Объявили голодовку! Начальнику училища доложил. Вы понимаете, какой может подняться шум, если дойдет до Москвы, что целая рота подняла бунт! Самый настоящий бунт! Ни я, ни начальник училища на это не пойдет. Если желаете, можете поговорить с ротой сами, но уверяю — бесполезно…