Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

— Ну что ж, деньги потрачены не зря, — заявила мать. У тебя человеческий вид.

И мы еп famille [4] отправились на отдых на юг Франции.

Великолепный белый отель «Мыс Антиб» вознесся над Средиземным морем. В 1938 году оно еще было цвета голубого сапфира и кристально прозрачное, а вода такая чистая, что, плавая в ее прекрасной прохладе, можно было хлебнуть ее без опаски. Поскольку «Мыс Антиб» был самым фешенебельным отелем на Лазурном берегу, так называемые «сливки общества» тридцатых годов останавливались в нем, чтобы посмотреть друг на друга и обменяться светскими сплетнями. Они отличались от нынешних. Возможно, дело было в туалетах шелках и льне от Пато, Ланвина, Мулине, Чиапарелли. Они не носили джинсы, кроссовки, одежду, годную для обоих полов, и это придавало им шику. Поскольку кинозвезды серебряных экранов были уникальны, их тоже отличала индивидуальность, столь редкая сегодня, что ее не увидишь и на самых роскошных яхтах, бросающих якорь в Монте-Карло. Мужчины, которым безошибочный расчет в бизнесе или унаследованное богатство обеспечили роскошную жизнь, изменились меньше, но их прототипы тридцатых годов отличались большим вкусом, хорошими манерами и «классностью».

Наш летний дворец был и остался поистине замечательным отелем, одним из немногих в мире, которые не меняются со временем. Свита Дитрих расположилась в соседних номерах: Ремарк, мать, отец, Тами — в начале коридора, я — в конце. Тедди — к услугам всех и каждого, как и подобало такому дипломату по натуре, как он.

В этой части французского побережья солнечный свет летом какой-то особенный. Раскаленное добела, нестерпимо яркое солнце обесцвечивает все вокруг. В то первое лето на Антибе Дитрих отказалась от своего любимого бежевого и черного цветов и носила развевающиеся пляжные халаты от Чиапарелли «шокирующе-розового» цвета и выглядела божественно.

Заурядного вида женщина со своей «секретной» машиной стала последним открытием в нескончаемой гонке богатых за «весной и молодостью». Бывшая начальница почтового отделения из Манчестера, женщина весьма сообразительная, демонстрировала свое новое изобретение, которое, по слухам, могло даровать бессмертие. Это была черная коробка размером с портативный граммофон моей матери, с гирляндой ламп накаливания на манер Франкенштейна, множеством функциональных на вид ручек, кнопок, циферблатов, поверх которых была натянута молочно-белая резина того типа, из которой делают хирургические перчатки.

— А теперь, мисс Дитрих, дайте ваш пальчик. Легкий укол иголочки, легкое надавливание и — смотрите! — прелестная проба вашей ярко-красной крови. Совсем не больно, правда?.. А теперь направим ее на поверхность магнита.

Целительница стиснула окровавленный палец и растерла кровь на резиновой ленте. После этого она спросила «пациентку», какой орган вызывает внутренний дискомфорт. Мать, у которой всегда болел желудок из-за потребления огромного количества английской соли, искренне призналась:

— Печень. Я уверена, что из-за больной печени меня всегда укачивает в машине.

— Ага, так я и думала! Стоило мне войти в эту дверь, как я сразу почувствовала: больная печень. Сейчас я установлю машину на частоту, генерируемую этим органом, и с помощью вашей живой крови и магнита мы заставим правильно работать вашу вялую печень!

Целительница, покрутив циферблаты, включила засветившиеся электронные лампы, а потом принялась водить пальцем матери, растирая кровь по белой резине, пока она не заскрипела.

Мать смотрела на машину, как зачарованная, потом почувствовала прохождение электрических волн через больной орган и возвестила:

— Чудесно! Я чувствую себя лучше, пойдемте есть!

Многие годы эта умная женщина получала огромные суммы денег. Она утверждала, что машина лечит «in absentia» — заочно, и к ней пошли письма с пятнами крови на промокательной бумаге. Целительница терла резину и получала деньги по чекам, а мать утверждала, что чувствует себя значительно лучше. Конечно же, к целительнице направили и Тами. На вопрос целительницы, какой орган нуждается в воздействии магнитом, мать ответила за Тами:

— Голова!

Из-за лечения печени и простоя в работе мать впервые решилась загорать. И, разумеется, ее подвигло на обнажение еще одно куда более выдающееся изобретение — «встреченный бюстгальтер». Мы обнаружили подлинную жемчужину, первоклассную французскую белошвейку, которая кроила материал по косой и выстрачивала бюстгальтер с изнанки. Это была первая идеальная поддержка для груди Дитрих. Когда гениальная портниха предложила воплотить свою идею в купальном костюме, Дитрих впервые разделась летом, и восхищенным взглядам не была числа.

Теперь моей первейшей обязанностью по утрам стало размешивание и раздача масла для загара, которое гарантировало прочный бронзовый цвет кожи. Оно представляло собой смесь чистейшего оливкового масла и йода с небольшой добавкой уксуса из красного вина. Смесь разливалась по бутылкам, затыкалась пробкой и вручалась тем, кто собирался совершить еще один подвиг Геракла и приобрести ровный загар. В то лето все пахли, как салат! Прихватив с собой книги, бутылочки с маслом для загара, косметические сумочки, соломенные шляпы, пляжные халаты, мы начинали спуск к каменистому пляжу, на котором пестрели полосатые кабинки для переодевания, будто оставшиеся после съемок фильма «Нападение легкой бригады». Мы тоже ставили свои раздвижные палатки, напоминавшие домики в фильме «Три поросенка». Однажды я, кажется, насчитала сто пятьдесят ступенек от входа в отель до начала плавной, в милю длиной эспланады, ведущей к каменистому пляжу и полному изнеможению.

Приходилось спускаться по нескончаемой лестнице, пока солнце не накаляло ступеньки до температуры, при которой уже можно жарить яичницу. И, не дай Бог, забыть что-нибудь дома! На возвращение домой и обратный путь ушел бы час, если бы вас не хватил солнечный удар! Владельцы отеля прекрасно понимали, что никто не поднимется в их роскошный ресторан к ланчу, и, желая компенсировать гостям долгий спуск и подъем, построили не менее роскошный ресторан, откуда открывался вид на ярко-синюю бухту и такой же синевы море, и назвали его «Шатер райской птицы Рух».

У Ремарка был свой собственный стол, и за ним располагалась обретенная им семья, наслаждаясь шампанским и винами, в выборе которых Ремарк проявлял безукоризненный вкус. А мой отец, утративший главенствующее положение за столом, вымещал свое недовольство на тех, кто еще оставался под его «юрисдикцией» — Тами, Тедди и дочери.

Когда мне «стукнуло тринадцать», я пришла к удивительному заключению: все эти годы я опасалась отравиться несвежим лимонадом, а могла бы жить спокойно, если бы у меня хватило здравого смысла заказывать минеральную воду! Я удивлялась сама себе. И почему я, глупая, не додумалась до этого раньше? Сразу поумнев, я решила сменить напитки и как-то за ланчем попросила разрешения отца пить «Vittel», а не лимонад.

— Что? Такую дорогую воду ребенку? — возмутился отец. — Конечно, нет! Тебе подали свежий лимонад, Мария!

Таков был печальный исход моего подросткового бунта.

Я очень живо вспоминаю блеск этих ланчей. В мерцающем цветном свете — высокие хрустальные бокалы, дорогое серебро, огромные ледяные скульптуры, менявшиеся каждый день, — прыгающие дельфины, Нептун, поднимающийся из пенящегося моря, полулежащие русалки, величественные лебеди. А вокруг них — огненно-красные омары, розовые креветки, оранжевая лососина, пурпур морских ежей, темно-синие мидии, серебристые рыбы, бледно-желтые лангусты и жемчужно-серые устрицы. Ланч традиционно продолжался три часа, за ним следовала сиеста в номерах с опущенными жалюзи: надо было набраться энергии, необходимой для вечерних балов, всевозможных торжеств, интимных обедов на пятьдесят персон в окрестностях Канн, в летних особняках, расположенных по всему побережью. Иногда с благотворительной целью посещали соседнюю деревушку Хуан-ле-Пинс, где поселились художники.