Повесть о ясном Стахоре

- Все может? - как-то без интереса спросил Савва, глядя в глубь двора. Старик оживился:

- Все! Ёнас у нас - галюнас! Коли не силой, так хитростью. Только губит мара его, дума злая у него куис из рук выбивает, тогда делается Ёнас слабее, чем женщина...

Стахор пил густое, холодное молоко и слушал старика. Он видел, что отец почему-то молчит, вероятно, о чем-то другом задумавшись, и, боясь, как бы это не обидело гостеприимного старика, сказал, как обычно говорят во время беседы взрослые.

- Бывает, конечно... а о чем же марит кузнец?

- О красивом марит, - ответил старик, радуясь случаю поговорить, садись ближе, я расскажу.

Стахор пересел, и старик, обведя рукой вокруг, заговорил медленно, нараспев, как бы вспоминая.

- Лес, болото, овраги... Арклас* каждый шаг в камень или корень упирается. Бедный человек другой земли не имеет. Другая земля у других людей. Где нам хлеб сеять? Стал Ёнас думать, - как помочь бедному человеку худое поле вспахать? Он же кальвис, должен такое железо выковать, чтобы в сто раз прибавилось силы у пахаря...

______________

* Галюнас - богатырь. Куис - молот. Арклас - плуг, соха (лит.).

Слушал Стахор, как рассказывал добрый старик о мечте кузнеца. А Савва не слушал... У каждого человека живет в сердце его "красивая мара". Иногда она так велика и настолько несбыточна, что ничего, кроме страданий, не дает тому, кто ее бережет. Тогда падает молот из рук кузнеца и роняет жнея на землю серп, не находя в зыбком тумане видений пути в завтрашний день.

Но бывает и так, что сложит себе человек мечту ясную и отчетливую, достигает ее упорным трудом, с каждым днем приближая заветное. Тогда не мешают мечте житейские радости и мечта не туманит завтрашний день.

У Саввы была своя "красивая мара", но не минали его и простые желания.

Он не слышал, о чем рассказывал сыну старик, он только видел, как Неринга опустила журавель в колодезь и, напрягши красивый стан, округлив тугое бедро, подняла тяжелую бадью, плеснула воду в стоящее рядом корыто и, подобрав подол праздничной юбки, стала мыть ноги.

Был Савва еще молод, силен и любил жизнь душою и телом, а счастлив был мало.

Гибель любимой жены - Марии - на много дней лишила его простой, мужской радости. Но... прошли уже с той поры не дни, а целые годы, и они не успели состарить Савву Митковича.

- Приснился Ёнасу арклас, - тихо журчала напевная речь старика, - весь из железа, да не простого, а заколдованного. Надо только толкнуть такой арклас, он сам поведет борозду, не останавливаясь ни у пня, ни у камня, ни на болоте... Будто кто сказал кальвису: "Должен ты такое железо сковать. Все бедняки литовцы тебе низко поклонятся!"

Неригна села на край широкого долбленого корыта, потянувшись, достала с шестка старый фартук, вытерла им полные порозовевшие икры ног и всего только раз, мельком, взглянула на Савву.

- Надо найти такую руду, чтобы выплавить из нее железо, которое самый горячий угнис* не мог бы за семь дней и семь ночей расплавить. Где найдешь такую руду? Нет ее в наших болотах. Заскучал Ёнас... Работать стал мало, все думает...

______________

* Угнис - огонь (лит.).

Неринга прошла мимо, на ходу бросив старику два слова по-литовски.

- Что она сказала? - быстро и тихо спросил Савва.

Старик ответил нехотя, сердито:

- Сказала, уходит на новый шлях, где все...

Савва посмотрел вслед. Неринга оглянулась, будто случайно, и скрылась за углом хаты.

- До чего ж ладна... - невольно проговорил Савва.

- Хвали день вечером, - зло заметил старик, - пиво - когда выпьешь, а женщину после смерти.

- Что ты, отец? - с веселым удивлением спросил Савва. - За что же не жалуешь свою красавицу дочь?

- Не дочь она мне, - проворчал старик, - невестка. Вдова сына покойного. - И, вздохнув, тихо добавил: - Памяти его не бережет.

Помолчали.

- Стало, и Ёнас на новом шляху сейчас? - поднимаясь, спросил Савва. Старик кивнул головой.

- Тогда мы туда поторопимся...

Старик не стал их удерживать.

На широком, мощенном деревом шляху было людно и весело. Кузнецы играли в гулу.

Редко кто знает теперь об этой старой белорусской игре. Когда-то она была игрой силачей.

Целыми селами и хуторами сходились по праздникам крестьяне на каком-либо широком шляху и затевали спор. Делились на партии, выставляли от себя "дужих хлопцев", выбирали "содругов", помощников с длинными кольями.

Приносили гулу - небольшое, с мужской кулак, хорошо закаленное и ровно оглаженное железное ядро. Избранники-силачи становились каждый на свое очерченное поле, метали ядро в сторону противника, а содруги старались как можно раньше задержать его кольями. С того места, где остановят ядро, противник будет метать в обратную сторону.

Не тай-то просто было остановить гулу, пущенную могучей рукой лесника или молотобойца.

Ядро гудело, подпрыгивая на твердом грунте; трещали выставленные колья и прыгали в стороны содруги, спасая босые ноги.

Гула катилась под вой и свист старых и малых:

- Берегись!

- Гудит! Гудит!.. Еще гудит!

Чем дальше она прогудит, минуя колья содругов, тем дальше должен отойти противник от начальной черты.

Иной раз сильные загоняли слабейших далеко за деревню и не пускали обратно, требуя выкупа.

Правила игры соблюдались строго. Никто, кроме выбранных, не мог ни бросать, ни останавливать гулу. И все же нередко бывало, что, начавшись мирно, по уговору, метанье гулы заканчивалось общим боем распалившихся игроков и спорщиков, без всяких условий и правил.

Сегодня, пока что, все шло хорошо.

Большой прогон шляха, который по прихоти пана крестьяне только недавно устлали деревянной брусчаткой (с двора по три топорища), еще был закрыт для проезда, но панские сторожа разрешили односельчанам покатать на нем гулу для забавы. Место было хорошее, ровное, а главное, в новину - катать гулу по дереву. Полюбоваться игрой пришли и литовцы и русские. Многие в праздничных нарядах, как на кирмаш, иные уже навеселе, с песнями. Женщины толпились отдельно, на обочине, усыпанной свежей стружкой, некоторые сидели на обрубках оставшихся бревен. Пожилые мужчины, положив в магерку старшего сторожа заклад, следили за игрой, подзадоривая друг друга.