Во имя Ленинграда

- Понял! - коротко ответил Цыганов.

А мне - глядеть в оба. Увеличиваю высоту до пяти тысяч метров, а скорость до пятисот, жду подкрепления от соседей на случай, если противник повторит удар по переправам.

Видимость - "миллион на миллион", ослепительно светит солнце, выручают светофильтровые очки. В голубом небе далеко от Чудского озера прорезалась едва заметная "тирешка". Слежу не отрываясь, но "тирешка" то исчезает, то снова ближе. Неужели разведчик на такой высоте? Вполне возможно. Однажды в январе мы перехватили его на шеститысячной высоте, но сейчас под ним восемь тысяч - не меньше. Но вот обозначился след инверсии, и сомнения рассеялись: высотный фоторазведчик!

- "Ноль четвертый"! Приготовить кислород! - негромко командую Дмитриеву, словно разведчик и впрямь может услышать меня.

Горло знакомо сжимает нетерпеливый комок - с таким напарником, как Дмитриев, бой с одиночным высотником кажется красивой игрой. Опасная самоуверенность, которую гонишь прочь. С небом будь на "вы", особенно если в нем - враг. Это закон, пренебрежение которым может окончиться плохо. Риск должен быть оправданным всегда... Но вот на переднем конце белой инверсии проклюнулась черная точка. Вот он, голубчик, держит курс на север, прямо на плацдарм. Вряд ли его спасет высота, да и прикрытия пока не вижу, подумал я, прибавив обороты. Высота - семь тысяч. Отчетливо различаю разведчика - это Ме-110, две белые полоски тянутся за его хвостом. Летит, как по натянутой струне, навстречу нам, но значительно выше. В лоб выйти не успеем, тем более что рядом с разведчиком возникают дымки зенитных взрывов. Внезапность потеряна, и, набирая высоту, отворачиваю, чтобы отрезать разведчику путь назад.

Я видел, как он пошел зигзагами, ища нас под собой. Вот он совсем близко, рукой подать, но еще не пора, еще не верняк, упустишь - спикирует и уйдет. Так и есть - заметил, нырнул, солнечно блеснули плоскости и фонарь кабины. Машинально делаю правый переворот и почти отвесно падаю на него. По свисту воздуха, обтекающего кабину, чувствую, скорость вот-вот перевалит критическую, и в последний, чутьем угаданный момент даю длинную очередь. Кажется, попал.

Выход из пике стоит немыслимых усилий. Словно тисками сдавило грудь, в глазах темно. Снова обгон по горизонтали и крутое снижение, только бы отрезать ему путь, едва он выйдет из пике. Знаю: у него автоматический вывод, специальные тормозные щитки и он, конечно, не новичок, - резко сломав курс, помчался над кромкой уже "своего" леса, но тут его достала моя вторая очередь - она пришлась по кабине, "мессер" на огромной скорости срезал в лесу огненную просеку, словно густую траву.

Только теперь ко мне со всех сторон потянулись трассы вражеских "эрликонов". И, как всегда в таких случаях, спасает противозенитный маневр: свечой - вверх, прочь из зоны огня.

На высоте ищу глазами ведомого. Молодец Дмитриев! Головокружительный маневр не сбил его с толку - идет за мной. Уже над плацдармом встретили восьмерку "лавочкиных", круживших над переправами, по которым нескончаемой вереницей тянулись боевые колонны 2-й ударной армии.

На стоянке, не вылезая из кабины, осмотрел крылья: дыры, вмятины, вспученная обшивка. Мелькнула острая мысль: опоздай я с выходом из пикирования секунды на три - лежал бы сейчас в болоте вместо "мессера". Инженеры Николаев и Мельников долго еще ходили вокруг самолета, обстукивали его, осматривали, словно тяжелобольного. Николаев сказал, покачав головой и поглядев на меня как-то странно, будто на воскресшего из мертвых:

- На вашем самолете, товарищ командир, не только летать, но и рулить опасно. Как сели - ума не приложу.

- Сядешь, если жить хочешь...

Самолет отслужил мне верную службу - восемь вражеских машин было уничтожено на этом красавце. Теперь надо было срочно запрашивать из резерва дивизии новый, не отнимать же у подчиненных, а "безлошадным" быть командиру не положено.

- Получите самолет, Николай Андреевич, - поставьте на нем бортовой номер тридцать три.

- Есть, понял...

В конце дня на остров нагрянуло дивизионное начальство и командующий авиацией флота. Их прилет был связан с усилением авиационного обеспечения войск 2-й ударной армии, пытавшейся сломить контратакующего врага на Нарвском плацдарме. Фашистам удалось не только сдержать натиск наших войск, но и потеснить нас с небольшого пятачка на левом берегу севернее города Нарва, уничтожить десантный батальон морской пехоты на побережье залива у деревни Мерекюля. От нас, истребителей, требовалось сорвать массированные удары по армейским объектам и особенно по переправам.

Воздушные бои последних дней показывали, что противник лишь прощупывает нашу противовоздушную оборону, решительные схватки впереди. 6 февраля двумя полками было сбито двенадцать фашистских самолетов. Наш 4-й, успев заступить на боевую вахту, сбил пять машин, не имея потерь. Поэтому на итоговом разборе командующий авиацией похвалил наш полк, а меня поздравил с уничтожением высотного разведчика. И вновь на фотографии моей малышки я заполнил строку: "Милая Галочка, сегодня, 6 февраля, сбил 37-го фашистского стервятника".

...Утро выдалось погожее, и воздушные бои над плацдармом разгорелись с новой силой. Начальник штаба дивизии подполковник Ройтберг улетел на У-2 к переправе на пункт управления. Он помогал летчикам своевременно выходить на перехват обнаруженных радиолокацией и визуальными постами бомбардировщиков .

Немцы, не считаясь с потерями, настойчиво пробивались к объектам, используя подход своих ударных групп с разных направлений и высот. Плотность их налетов была велика. К тому же они стали применять новый метод борьбы с истребительным прикрытием плацдарма. Минут на пять-шесть опережая бомбардировщики, на нас нападали две-три группы "фокке-вульфов", стремясь оттеснить от переправ. Вслед за "фоккерами" с двух сторон заходили "юнкерсы". Их боевой строй отличался от прежнего. Звенья по четыре машины летели ромбом, огневая мощь их была так сильна, что преодолеть ее одиночными или разрозненными атаками было очень трудно. Но и в новом боевом построении врага слабым местом была передняя полусфера. Потому-то "фокке-вульфы" и старались расчистить им путь на участке боевого курса и при переходе в пикирование.

Однако и мы, как говорится, не лыком шиты - придумали свою тактику: оставив часть истребителей над плацдармом, одной-двумя группами встречали бомбардировщики еще до линии фронта, заставляя их сбрасывать бомбы на свои войска.

В девять часов утра 7 февраля - день, который, как и многие другие, запомнился надолго, - на прикрытие переправ вылетели двумя группами. Первую шестерку "лавочкиных" вел Владимир Дмитриев. С ним летели друзья-однополчане - лейтенант Николай Шестопалов и его ведомый Виктор Островский, питомцы Ейского авиаучилища. Соколята - называли мы их, еще не имевших поражений в бою.

Подлетая к плацдарму, Дмитриев получил указание атаковать на подходе к линии фронта группу противника, идущую с юга вдоль реки Нарвы.

- Вас понял! Я - "Ноль четвертый", - спокойно ответил Владимир и, увеличивая скорость, повернул навстречу врагу.

Вскоре он обнаружил плотный строй из шести четверок пикирующих бомбардировщиков Ю-87, летевших под прикрытием десяти "фокке-вульфов". Судя по всему, двадцать четыре бомбардировщика решили нанести удар по всем трем переправам. Но их замыслу не суждено было осуществиться: Дмитриев был опытным и отважным командиром.

- Я - "Ноль четвертый"! Атакуем на встречном, всей группой. Коля, приказал он Шестопалову, - прикрой повторные атаки на попутном. Понял? Действуй!

И "лавочкины", открыв пушечный огонь, врезались в строй врага. Два горящих Ю-87 вышли из общего строя. Еще три, получив повреждения, сбросили бомбы и повернули назад. Остальные, сомкнув строй, продолжали полет.

Теперь все решали мгновения. Дмитриев, развернув звено, ринулся в повторную атаку с задней полусферы. Шестопалов и Островский, маневрируя, отбивали атаки "фоккеров". Упорство и дерзость вновь принесли успех ударному звену. Загорелся еще один "юнкерс", два подбитых, снижаясь, повернули на запад. Строй распался. Сбрасывая бомбы на свои войска, "юнкерсы" легли на обратный курс.