Во имя Ленинграда

Жестом я прервал Карпунина.

Решение командира группы выглядело правильным: истребителей прикрытия у врага не было и обстановка требовала довести бой до полного успеха.

- Хорошо, вылетайте на поиск, а вы, - приказал я капитану Горюнову и лейтенанту Потемкину, - до возвращения командира подготовьте схемы и описание боя.

Не уходя с поля, мы с нетерпением ждали возвращения поисковой группы. Она появилась над аэродромом примерно через час. Самолет Ла-5 обнаружили на льду, примерно в десяти километрах на траверзе села Козлов Берег. Фонарь кабины закрыт. Следы на снегу идут в сторону берега, однако начавшийся снегопад и плохая видимость - до 500 метров - помешали обнаружить лейтенанта. Вероятно, он не ранен, быстро ушел с места посадки.

Стемнело, пришлось перенести поиск на следующее утро.

Подробно знакомясь со схемами и докладами участников боя, я представил картину воздушной схватки отважной четверки гвардейцев с армадой "юнкерсов" над незамерзшими водами озера.

В основном хороший бой - не придерешься. За исключением второй атаки. Двух Ю-87 сбили в первой лобовой встрече, и Карпунин, ободренный легкой победой, дал команду повторить атаку всем звеном на попутном курсе, когда противник еще сохранял плотный строй и огонь его не был ослаблен. К тому же Столярский в горячке боя атаковал "юнкерса" с короткой дистанции. Самолет зажег, но и сам получил порцию свинца.

Вовремя поняв свою ошибку, Карпунин решил атаковать на встречно пересекающихся курсах, что и привело к полному успеху. Потеряв от дерзких ударов еще два самолета, противник поспешно сбросил бомбы и скрылся в облаках.

Вечером я подписал боевое донесение, представив к ордену Александра Невского всех летчиков группы Карпунина. Внушительная победа полка совпала с замечательной датой - годовщиной Ледового побоища на Чудском озере.

Но, как и всегда, потеря летчика сводила на нет замечательный боевой успех, тяжелым бременем ложилась на душу. Весь следующий день мы проискали Столярского, а на моем столе лежали извещение и письмо к родителям лейтенанта, подписывать которые не поднималась рука. Хотелось выждать дня три-четыре, вдруг поступит весточка от воинов 42-й армии, чья передовая пролегла километрах в тридцати восточнее озера.

Вечером 21 февраля - я как раз отдыхал перед ночными вылетами - в мою землянку ворвался возбужденный Тарараксин и срывающимся голосом выкрикнул:

- Товарищ командир! Нашелся. Телеграмма от начштаба авиации: "Послать за Столярским самолет У-2 к селу Сланцы "! Самолет готов. Летчик, старший лейтенант Цаплин, хорошо знает район. Там как раз пункт управления авиацией флота. Разрешите дать вылет?!

- Выпускайте У-2, Алексей Васильевич, немедленно, - отдал я команду. Руки у меня слегка дрогнули, когда я брал у начштаба телеграмму. Все еще не верилось, что летчик жив.

Цаплин, Абанин, Карпунин, Горюнов, Потемкин и врач Званцов, встречавшие Столярского, всей гурьбой ввалились в глубокую, жарко натопленную землянку, где размещались дежурные экипажи. Столярский с черным, осунувшимся лицом, на котором весело горели глаза, сдержанно доложил:

- Товарищ гвардии майор! Лейтенант Столярский вернулся с боевого задания. Ранения не имею. Разрешите доложить все по порядку.

Я крепко обнял "в третий раз рожденного", усадил его и стал слушать немного сбивчивый доклад лейтенанта - понимал, как трудно ему дается эта выдержка.

Вначале он открыл огонь с большой дистанции и промахнулся. Затем решил исправить ошибку: сблизившись метров на семьдесят, ударил из обеих пушек. "Юнкерс" вспыхнул факелом, но и Столярский на отвороте почувствовал, что винт теряет тягу, обороты падают. С трудом дотянул до ледового покрова, сел на фюзеляж. Обнаружил пробоины в нижней части мотора, в фюзеляже и правом крыле. Куда идти? Что делать, если напорется на немцев? Решил живым не сдаваться. К счастью, начался снегопад - самое время быстро добраться до берега, а там лесами и болотами - к линии фронта.

Чем дальше рассказывал Столярский, тем больше горячился, словно бы заново испытывал пережитое.

- Подхожу к берегу, издали вижу - двое... На всякий случай белым шарфом замотал руку вместе с ТТ, девятый патрон в стволе. Сунув ее в повязанный через шею ремешок и прихрамывая, двинулся им навстречу. Уже было видно, что они вооружены автоматами, но в гражданской одежде. Постоял, подумал. Что делать? Бежать некуда. Пошел вперед, усилив для вида хромоту. Метрах в сорока услышал крик: "Кто будешь, куда идешь?!" - "Тянусь к берегу. Я летчик, на льду без самолета делать нечего!" А сам иду не останавливаясь. "Ладно, - отвечают, - разберемся, что ты за летчик".

Но мне уж было все равно, остановился, устало попросил помочь добраться до деревни (а до нее было с полкилометра).

"Надо бы раны перевязать..." Незнакомцы шагнули ко мне. Один, с бородой, говорит: "Вроде наш, русский. Если так - счастлив твой бог, пилот. Партизаны мы. Упал бы часом раньше - как раз в лапы фашистам".

Оказывается, партизаны только что с боем взяли деревню Козлов Берег. Там сейчас перевязку делают раненым, они двое здесь на берегу - в дозоре. Смотрю в лицо бородача, глаза веселые. Все еще не верю, что попал к своим. А вдруг власовцы? Прикинулись партизанами, а дойдем до места - крышка мне. Однако иду вслед за ними в деревню. На ходу бородач спросил, куда я летел, на каком самолете. Ответил, что я истребитель, вели бой с большой группой "юнкерсов". Пробило мотор, приземлился на лед километрах в десяти от берега.

"Эти "юнкерсы" - отвечает, - нам знакомы. Не раз били по лесным стоянкам. Ну, терпи, сейчас перевяжут, сведу тебя к командиру".

В хате, куда привел меня бородач, было человек пятнадцать - большинство перевязанные, сидели и лежали прямо на полу. Тут только поверил окончательно: у своих я, и признался бородачу, что не ранен, а хромота и перевязанная рука - для отвода глаз. Размотал шарф, партизан увидел пистолет и рассмеялся.

"Молодец, - говорит, - умно придумал. Будет и мне наука, часто ведь приходится ловить врагов".

Командир отряда - человек лет тридцати, богатырского телосложения, с обожженным ветрами лицом - принял меня приветливо. Рассказал я ему о себе, как все было, и спросил, можно ли выбраться к своим. Он помолчал, потом говорит: "Не горюй, в этом тебе поможем. А пока поешь, поспи часика три, заморился небось. Ночью снарядим пару лошадок с проводником и через болота протолкнем тебя за линию фронта, а там до Сланцев сам доберешься. В Сланцах штаб корпуса".

Всю ночь, рассказывал далее Столярский, его везли, петляя по лесам и болотам. Утром, переехав речку, встретились с группой воинов из 42-й армии. Здесь он тепло распрощался со своими спасителями и быстро добрался до Сланцев, где как раз находился передовой пункт управления авиации флота.

Закончив рассказ о своих скитаниях, лейтенант, глядя исподлобья довольно робко, как мне показалось, искренне, без всякой рисовки, попросил не отсылать его в профилакторий.

- И так уж, товарищ командир, прошло двое суток, а я не летал. Жив, здоров, перед товарищами в долгу. Если можно, закрепите за мной самолет...

- Самолет закреплю и на отдых могу не посылать, и долг гвардейцы простят. Но из твоего, товарищ лейтенант, рассказа непонятно, почему тебя сбили, какой вывод сделан на будущее?

Столярский ответил сразу. Видимо, за эти двое суток он многое продумал и не спешил оправдываться, понимал, как важно для всех извлечь урок из этого случая.

- Ошибку я допустил одну - не учел ваш совет, как атаковать бомбардировщики, летящие в плотном строю. А вот выводов сделал много: стреляю с большой дистанции неважно, не научился еще выбирать нужный ракурс атаки, плохо уклоняюсь от огня при сближении. Злость рассудок захлестнула, а нужно быть осмотрительным, иначе получается глупый риск. Надо больше думать на земле о том, что делать в воздухе...

- Как, товарищи, по-вашему? - обратился я к присутствующим. - Лейтенант хотя и молод, но выводы сделаны точные. Они целиком относятся ко всем гвардейцам полка. Учиться нужно не только по результатам характерного боя, важен каждый его элемент, малейшее упущение. Поэтому требую от всех комэсков и их заместителей усилить боевую подготовку на земле и воздухе, как это было когда-то на Ладоге, а затем в Кронштадте.