Кавалер ордена Улыбки

— Так, ваши предложения, — обращается Илизаров к коллегам, — какова будет наша тактика в данном случае?

— Установить на первом этапе контрактуру?

— Согласен. Но каким образом? Что дальше? Могут быть два варианта. Какой из них оптимальный?

Гавриил Абрамович возвращается за письменный стол, берет лист бумаги, набрасывает схему аппарата. Все склоняются над ним.

— Что предлагаете вы, Тамара Александровна? Предполагаете только? Мысль интересная, надо проверить. На операции можем столкнуться с неизвестным. Да, задача трудная, такой у нас еще не встречалось…

— А есть еще такая идея.

Шариковая ручка стремительно вычерчивает на бумаге линии шарниров, угольников, спиц. Но рождается новая мысль, еще не оформившаяся, неясная, и рука замирает в воздухе.

— А если избрать такой путь?

Думают все, все предлагают. Илизаров не категоричен, не навязывает личное мнение, скорее высказывает сомнение за сомнением, вызывая на размышление, на дискуссию в поисках одной-единственной истины. Но последнее слово — за ним, при общем понимании и согласии. Если понимания нет, он откладывает в сторону схемы и снимки.

— Давайте думать еще. Конечно, предлагаемый путь непривычен, трудно уйти от стереотипа… На раздумья — сутки.

При этих словах разряжается накаленная было атмосфера, мигом исчезают обиды, и снова люди бросаются в работу, как в бой, — в дерзкую, проклятую, любимую, каторжную работу ума, знаний, опыта, практики.

— Гавриил Абрамович, вас приглашают в операционную, — раздается по селектору спокойный голос старшей операционной сестры.

— Уже двенадцать? Иду, иду.

И как не бывало усталости. Доктор снова сгусток энергии, которая потребуется сейчас, сию минуту, на полную выкладку там, у операционного стола.

— Извините, товарищи, ухожу. Продолжим позднее.

На себя берет Гавриил Абрамович самые трудные операции. Не потому, что не доверяет сотрудникам. Немало рядом с ним выросло талантливых хирургов. Но он берет на себя ответственность по праву старшего, по долгу учителя.

«Тише! Идет операция!» — надпись на белой двери.

Священнодействие в операционной нарушается короткими просьбами-командами.

— Все, всё, закончили. Накладываем аппарат.

— Спицы!

— Дрель!

— Флажок, флажок дайте. Вот так, затянули. Проверьте натяжение. Хорошо.

В пять часов вечера Илизаров выходит из операционной. Он спускается на первый этаж и направляется в кабинет неторопливой усталой походкой много и хорошо потрудившегося человека. Как обычно, в вестибюле, коридоре, приемной много выздоравливающих и посетителей. И наверное, многим из них хотелось бы поговорить с ним — кому поделиться радостью, а кому — бедами. Но, поняв его состояние и чувствуя непомерный груз, с которым остается хирург после каждой операции, они смотрят ему вслед молча и благодарно.

В кабинете стоял остывший обед, но он не притронулся к нему. Налил из термоса крепкий чай, и снова — больные: осмотр, анализ, выбор тактики. Звонил телефон, и когда звонок становился невыносимо долгим, снимал с рычага трубку.

— Москва? Товарищ Трубилин, здравствуйте! Да, да, мы выслали в министерство наши предложения по новым разработкам, просим рассмотреть.

— Мама? Чья мама? Не волнуйтесь, все идет хорошо. Скоро будем выписывать. Зачем плачете? Все хорошо! Смеетесь? Смейтесь.

Секретарь Галина Мартемьяновна приносит пачку писем. Сверху — длинненький белый бланк с золотыми переплетенными кольцами.

— Гавриил Абрамович, здесь приглашение на свадьбу, из Ленинграда.

Скупые, почти телеграфные строчки. Но о многом они говорят!

— Нина Викторова из Ленинграда, Нина Викторова… Ах, Нина Викторова! — Гавриил Абрамович радуется, что вспомнил бывшую пациентку. — Вы помните Нину из Ленинграда? — обращается он к коллегам. — Черненькая, симпатичная. Она у нас с рукой была. Рука деформирована, укорочена. Ну, помните, она очень боялась боли и называла себя «эталон боязни боли». Потом ее так и звали, а она смеялась, что трусила напрасно. Она еще говорила до операции, что ее никто никогда не полюбит. И вот замуж выходит…

— А какое сегодня число? — спохватывается Илизаров. — Значит, свадьба завтра? Телеграмма успеет.

И снова разбор больных. Приходят из отделений молодые хирурги, показывают снимки, как «растет», становится на свое место нога, как срастаются отломки сломанной при автокатастрофе руки, как заживают и сглаживаются страшные рубцы — отметки прошлых операций.

Уже давно вечер. Но клиника еще не спит. Илизаров идет по отделениям не спеша, без сопровождения лечащих врачей. Задерживается у постели «свежих» оперированных.

— Как себя чувствуете? Давайте посмотрим аппарат. Нормально… Завтра попробуйте встать.

— А не развалится нога? — шутит больной.

— Не развалится, крепкая. И больше, больше ходить, наступайте на ногу в аппарате, от этого усилится кровоснабжение, ускорится процесс восстановления мягкой и костной ткани. Не забывайте, — добавил Илизаров, — наш опорно-двигательный аппарат — орган, не только созданный для движения, но и живущий движением.

В холле подросткового отделения играл на фортепьяно мальчик. Тонкие руки летали над клавишами, а рядом стояли костыли. Ни сам музыкант, ни его слушатели не оглянулись на тихие шаги. Гавриил Абрамович остановился.

Пленительная музыка захватила его и повела с собой в русское синее раздолье, в земляничные леса, и вот он уже далеко-далеко и слышит, как обнимает, ласкает его ветер родных гор и ускользает, падает куда-то камень из-под некрепкой его ноги и видит он себя таким же мальчиком… Сколько он встречал в горах разных тропинок! Они сходились от аулов к большой дороге, а куда вела эта дорога дальше, он не знал. Одни говорили, что в Махачкалу, другие — в Москву.

Но никто не знал, что поведет она его дальше Москвы, за Урал, и здесь навсегда теперь у него будет дом, семья и работа, которая станет его жизнью — радостью и бессонницей, наслаждением и мукой, непризнанием и признанием, частицей судеб многих тысяч людей. А это выше всех гор на свете, и потому не каждый поднимается на вершину.

…Заканчивается длинный рабочий день доктора Илизарова. С утра он был на стройке нового комплекса, решал всякие дела, затем оперировал пять часов подряд, и, когда вышел из операционной, не хотелось ни обедать, ни ужинать. Устало сомкнул ладони над стаканом горячего чая и сидел отрешенно, обдумывая новую идею, которая грызла непрестанно и не давала забыться даже в кротком сне.

— Разрешите, Гавриил Абрамович?

— Да, да, заходите. Что беспокоит вас?

И снова продолжается день, продолжается жизнь, которая каждому человеку дается всего одна — врачу и больному тоже…

И вполне возможно, что именно в этот поздний час, когда он уходит из клиники последним и лишь дежурные медики бодрствуют на своих постах, когда невыносимо обнажается боль и страдание, кто-то в другом городе или селе и, может, даже на другом краю света пишет:

«Помогите мне, доктор!»

ПИСЬМА ДОКТОРУ ИЛИЗАРОВУ

Письма с коротким адресом: «Курган, доктору Илизарову» — почта приносит каждый день вот уже много лет. Они добираются сюда, преодолевая огромные пространства, самолетами, теплоходами, скорыми поездами из разных городов и сел нашей страны, из других далеких и близких стран. В них — горькие исповеди несчастных судеб, горячая мольба о помощи и отчаянная надежда на исцеление. Потому что надежда живет в человеке даже тогда, когда у него уже ничего другого не остается.

На разноцветных конвертах красивые редкие марки, которые раз и навсегда запрещено здесь срывать. И эти марки, как лицо, как глаза, как язык изувеченных болезнью души и тела.