Дневник. Том 2

34

военной команды: подле кладбища проходят строевое учение

солдаты-мобили.

Наше собрание у Бребана было сегодня вечером немного

людным. Пришли Сен-Виктор, Шарль Блан, Нефцер, Шарль

Эдмон. Обсуждают письмо Ренана к Штраусу *. Сен-Виктор

рассказывает о корреспонденции императора, которая должна

быть вскоре опубликована и о которой он получил кое-какие

сведения от секретаря комиссии, Марио Прота. Есть там,

между прочим, письмо Гизо-сына, в котором тот просит импе

ратора уплатить за него сто тысяч франков долгу.

— Хорошо бы, однако, было, если бы опубликовали все

письма, — говорю я, — чтобы тем или иным людям не удалось,

благодаря знакомству, дружеским отношениям и связям, избе

жать бесчестья, которое падет на прочих!..

— Да, но это, понимаете ли, очень трудно, — возражают

мне. — Взять хотя бы бумаги маршала Базена * — они уже

изъяты по настоянию Кератри, крестного отца его детей. Да и

не время сейчас...

А Сен-Виктор через несколько минут добавляет:

— Кажется, еще имеются не слишком-то доблестные

письма доблестного защитника Страсбурга д'Юр ика *... Говорят,

есть три-четыре письма сотрудников «Фигаро», свидетельст

вующие об их продажности; но они, конечно, опубликованы не

будут — не пожелает же правительство в момент выборов на

жить себе врага в лице этой газеты.

А я подумал про себя о справедливом суде Истории...

Потом разговор снова возвращается к обороне Парижа, и

все выражают глубокое недоверие к надежности этой обороны,

к героизму мобильной гвардии и очень сомневаются в пользе

баррикад.

— Это так, — говорит Нефцер, — но должен предупредить

вас, что есть люди, решившие взорвать Париж! Я даже знаю

одного из них, сотрудника газеты «Ревей» *, — он рассчитывает

взорвать Париж при помощи шестидесяти бочек керосина;

уверяет, что этого хватит!

И, несмотря на всю нашу серьезность и уныние, все мы

начинаем вышучивать нелепость этого плана. Кто-то заявляет:

— Ну, если Париж сожгут, надо будет отстроить новый

город из швейцарских хижин... Представляете себе — швейцар

ские хижины там, где стоял Париж Османна!

— Да, — подхватывают все хором, — придется нам остепе

ниться, стать народом благоразумным и рассудительным!

Спешно подыскать для здания Оперы другое назначение: она

3*

35

ведь нам окажется уже не по карману. У нас не хватит средств,

чтобы оплачивать теноров, и опера у нас будет второразрядная,

как в провинциальном городе... Мы обречены отныне стать на

родом добродетельным.

Мы и не подозревали, что попали прямо в точку: за окном

послышались угрожающие вопли и крики: «Довольно распутни

чать! Эй, там, гасите газ! Гасите газ!» И нам пришлось под

эти вопли погасить люстры: толпа — под тем предлогом, что в

одном из кабинетов якобы заметила лоретку, — обуреваемая

низкой завистью и злобой, рада помешать обедать буржуа, а

сама держит открытыми все свои харчевни и бордели.

Суббота, 24 сентября.

Кажется какой-то злой насмешкой, когда видишь, как в

столице-лакомке, такой падкой до свежей живности и всяче

ских первинок, парижане подолгу совещаются теперь перед

жестянками консервов, выставленными в витринах продоволь

ственных лавок или же у бакалейщиков, торгующих чужезем

ными товарами. А решившись наконец войти, покупатели уно

сят под мышкой «Boiled Mutton» 1 либо «Boiled Beef» 2 и т. п. —

словом, все возможные и невозможные консервы — мясные,

овощные или сфабрикованные из таких продуктов, которые ни

когда, казалось бы, не должны были стать пищей богатого

Парижа.

Всюду лазареты, на стенах домов — большие белые полот

нища с красным крестом; а из-под них иногда высовывается в

окно забинтованная голова раненого в повязке с пятнами за

пекшейся крови.

Все промыслы сейчас переменились. У цветочниц среди эк

зотических растений выставлены кирасы. Витрины бельевых

магазинов полны военных курток и мундиров.

Из отдушин подвалов на улице Риволи доносится стук мо

лотков; и сквозь решетку видно, как рабочие куют панцири.

Ресторанное меню становится все более скудным. Вчера

были съедены последние устрицы, а из рыбы ничего не оста

лось, кроме пескарей да угрей.

Выйдя из ресторана «Баранья нога», я прохожу через Цен

тральный рынок; среди грохота сгружаемых ящиков с продо

вольствием доносится иной раз позвякиванье шомполов: сол-

1 Вареная баранина ( англ. ) .

2 Вареная говядина ( англ. ) .

36

даты Национальной гвардии прочищают стволы своих ружей.

Перед церковью св. Евстафия приказчики, взвалив на плечо

половину мясной туши, упершись кулаком в бок, тащат ее в

мясную лавку, на радость жирным крысам, которые, показав

шись из-под окружающей деревцо железной решетки, мигом

скрываются под соседней.

Встречаю на бульваре Шарля Блана с Шенаваром, при виде

которого мне вспоминается Рим и наши прогулки с ним среди

древних развалин.

Шарль Блан, ходивший вместе с братом в мэрию, чтобы

записаться в Национальную гвардию, крайне возмущен мэром:

он не проявил никакого уважения к знаменитому имени запи

савшихся и задал им один только глупый вопрос — имеется ли

у них оружие.

Воскресенье, 25 сентября.

На обоих берегах Сены полным-полно кавалерийских лоша

дей; мелькают голые ноги солдат, моющихся в реке, по которой

разбегаются волны от снующих взад и вперед пароходиков-

мушек. Все те же мирные рыболовы с удочками — только те

перь на головах у них солдатские кепи. Окна картинной гале

реи Лувра защищены мешками с песком. На улице Сен-Жак

женщины, собравшись кучками, встревоженно судачат о все

растущей дороговизне съестного.

Здание Французского коллежа сверху донизу покрыто на

клеенными одна на другую белыми рекламами: тут и «Бумага

Польяри для лечения ран», и «Фенол Бобеф», и объявление о

поступившей в продажу «Корреспонденции императора». От

печатанное на лиловой бумаге и только что наклеенное объ

явление сообщает об учреждении Коммуны *, требует созда

ния всенародного ополчения и упразднения полицейской пре

фектуры. На носилках, сопровождаемых взводом солдат,

проносят мимо убитого или раненого.

У торговца подержанной мебелью выставлены на продажу

в глубине двора груды прилавков из всех винных лавок extra

muros.

В Люксембургском саду тысячи овец, сбившись в кучу, тол

кутся в тесном загоне, напоминая чем-то кишащих в банке

червей. На площади Пантеона, там, где разобрана мостовая,

маленькие девочки, едва научившиеся ходить, спотыкаются и

выделывают акробатические пируэты. Во дворе библиоте

ки св. Женевьевы — целая гора песка. На колоннах здания

Юридического факультета висит объявление, извещающее

37

об образовании Женского комитета *, возглавляемого Луизой

Коле.

На бульваре Пор-Рояль, кажется, недалеко от церкви Ка¬

пуцинов, солдатские проститутки, разодевшись по-празднич-

ному, распевают патриотические песни; а дальше, усевшись на

землю посреди большого загона, окруженный овцами пастух

читает «Пти-журналь» *. В винной лавочке под вывеской «У ве

ликого Араго» бросаются в глаза женщины в ярко-красных по

вязках на черных волосах.

На одной улице, на двери промышленного предприятия —

фамилия владельца, начертанная золотыми буквами, словно

излучающая блеск свеженажитого богатства: «Кольман» — это

сутенер из «Жермини Ласерте» *.

По обеим сторонам бульваров, за загородками, ошалевший