Звезды для нас

- Будем пить чай, - сказала женщина, - только пойду закрою окно в кухне. А ты садись, - женщина указала на один из стульев.

Лутьюфо, не снимая из-за плеч мешка, попробовал отодвинуть стул, чтобы сесть, - не получилось. Женщина внимательно смотрела.

- Нет?.. - сказала она, - Попробуй еще. Постарайся вспомнить... ну...

Но стул невозможно было оторвать от пола. Тогда женщина повела рукой - и стало возможно...

- Ну как живешь, Лутьюфо? - спросила она, наливая чай из приземистого и широкого стеклянного чайника.

Лутьюфо не ответил. Он смотрел на нее спокойно, без удивления. И тогда она заглянула ему в глаза, рассмотрела и дальнее, а рассмотрев, вздохнула.

- Значит, самое страшное... Бедняга. Впрочем, что ж я ведь, а? - и она положила ему вишневое варенье на блюдечко. - Оно с косточками, кушай.

Женщина выглядела красивой. Ее лицо казалось молодым, но вблизи кожа была как ткань давно опавших листьев. Тело по усталой привычке стройно изгибалось под вязаным черным платьем с редкими седыми нитками, как и в волосах, черных, словно синих. И она куталась в черный плед, зябко и привычно.

- Давным-давно... - сказала женщина, - Это было так давно, что старые люди рассказывали об этом, как о давно минувшем... - она посмотрела на Лутьюфо и вновь отвела взгляд, - Значит, и это тоже... и это, - и на мгновение из ее лица выглянуло ее лицо, но совсем дряхлое, совсем старухи.

Они пили чай, и женщина еще раз положила Лутьюфо варенье. А к окну прилипал серый вечер. Лутьюфо начал беспокоиться, ерзать на стуле. И встал.

- Пора? - встала и женщина.

Они вышли на площадку, пройдя мимо закрытых и пыльных дверей, за которыми слышались вздохи, или ласковый шепот, или хихиканье, или музыка, или разговоры.

Лампочки на стене не горели, но и темно не было - свет пробивался из стен - не из окон, вечерних и тусклых. Женщина внимательно оглядела лестницу, даже заглянула вниз, и в глазах ее запрыгала подозрительность. Но было тихо, и она сказала:

- Приходи... - повелительным тоном.

И закрыла за собой дверь.

Свет на лестнице усилился - стал еще более бледным - когда Лутьюфо немного спустился, перебирая в кармане прилипающие вишневые косточки, тринадцать круглых косточек.

- А-а-а-ах-х-х! - пронеслось снизу вверх и, отразившись шипением, пошло вниз, и вновь, - А-а-а-ах-х-х!..

Из ведер для отходов начал подниматься и струиться вниз серенький дымок, натекая на ступени.

- А-а-а-ах-х-х!..

Лутьюфо оглянулся, а рука его, которой он опирался о перила, промахнулась, и это движение в пустоту отдалось в животе провисающим еканьем. Он едва удержался на ногах.

Мимо его поползла струйка бледно-синего, с трудом взбираясь на ступени, натужно вздыхая и рассыпая гаснущие в сереньком дымке цветы. Лутьюфо вздрогнул; слабое воспоминание коснулось его волосы. И волосы шевельнулись. Кровь толкнула в лицо и прошла под кожей головы, облив изнутри горячим. Воспоминание о страшном, которое так часто происходит с другими, но не должно случиться с тобой, и вот...

Пальцы ног судорожно цеплялись за кожу ботинок, но все скользило и расплывалось, и Лутьюфо упал, и стал падать, падать. Во вспыхивающее, вздыхающее, булькающее, зовущее. С открытыми глазами, с ужасом от невозможности катиться туда по все более стремящимся к кругу ступенькам. Потом он потерял сознание.

А когда очнулся в неровной темноте, прикасавшейся к лицу мягкими светлыми пальцами, увидел огромного белого кота. А кот, вцепившись широкой лапой в полу его пиджака и вонзая когти остальных лап в кафель, подтаскивал Лутьюфо к выломанному провалу со свисающими кусками бетона. И тяжело раскрывал пасть с черным небом и коротким раздвоенным языком.

Когда кот увидел открытые глаза Лутьюфо, зрачки его сжались вспыхнувшими злыми треугольниками, и он напряг все в последнем движении. Но уже на ребре провала Лутьюфо рванулся в сторону и откатился на несколько шагов. И поднялся.

Кот, с разгона перелетевший через провал, сел на хвост и мявкнул. Лутьюфо нащупал в мешке бутылку и, охватив горлышко короткими пальцами, потянул вверх плечо. Кот увидел, что будет сейчас, и прыгнул в провал. Оттуда заклубился удушливый дым, и Лутьюфо выбежал из подъезда.

Проходило время. Ночь. И дождь, и ветер утихли. Но ветер принес серые тучи и оставил их над городом.

Алика посмотрела на небо - звезд видно не было. Хрустальная палочка в руке вспыхивала желто-белым, а на конце зеленым. Стало пора.

Чего хочется собаке, Алика не знала. Во сне?.. Разным большим собакам, наверное, и во сне хочется догонять и загрызать. А другим? Может, придумать сон про доброго хозяина - какой он большой и добрый, и как чешет за ушами, и как ему можно положить голову на колени и лизнуть в нос. Или в руку.

Как будто хозяин - принц? Алика подумала, что голодной собаке все равно, принц ее хозяин или свинопас. Или просто девочка? Или придумать нос хозяина, в который можно лизнуть, и руку, которая чешет за ушами и живот так приятно, что даже дергается лапа. Или еду, которую дает хозяин? Или что?.. Ах, если бы насылать сны принцу. Алика сама себе грустно покачала головой...

Рыжая дворняга легла и положила усталую морду на уставшие лапы, и ей приснилось, что она бегает по сосновому лесу, пружинит хвоя под сильными лапами, взрываются запахи настоящего, и она повизгивает от удовольствия.

А потом, набегавшись и напившись из речки темной прозрачной воды, шлепает по воде, задевая ее неостановимую текучесть изнанкой ушей. И, когда от наслаждения прикосновения к животу прохлады и речных трав сводит челюсти, подходит она к сидящей на берегу русоволосой зеленоглазой девочке и улыбается. Просовывает девочке в руки мокрую усатую морду с добрыми смешливыми глазами и виляет хвостом так, что получаются крошечные радуги. И смеется девочка. Сон.

Алика шла по городу, и ночь продолжалась. Рыжая дворняга спала, но снов больше не видела.

Алика шла по набережной канала Грибоедова и смотрела на дома. Иногда она поднимала камешек и бросала в воду. Камешек в темноте летел вверх, затем вниз и падал на освещенную поверхность канала. Тогда Алика смотрела на круги. И шла дальше.

По-моему, в такую ночь на набережной канала Грибоедова, подальше от Невского проспекта, здорово страшно - пусто, и шаги твои слышны далеко. И часто у полуразрушенных старых домов кажется, что вон там не изогнутая сложно тень, а кто-то стоит и жутко-терпеливо ждет, когда ты подойдешь. А окна домов такие темные внутри - гораздо темнее ночи - и кто там?!

Алика шла и вела пальцами по влажному парапету - так обычно касаются пальцами воды, если плывут в лодке, - когда увидела этот дом. Все окна были из пустой темноты, лишь в одном - на четвертом этаже - вспыхнуло зеленое. И Алика увидела, что это звезда.

В подворотне дома стукнуло, просыпались легкие шаги, неторопливые, словно усталые. Алика все смотрела на звезду. Шаги приближались, став тише, когда отзвучали в подворотне. Алика повернула голову. Перед ней стояла горбатая старушонка в потрепанном черном или синем плаще, с дряхлой сумкой на руке. Глаза ее были спрятаны под дымчатыми очками, перевязанными темной резинкой.

- Девочка, - голос у старушонки ласково заторопился, - Ты что же одна? Ночь. Ты заблудилась.

Алика удивленно молчала.

- Пойдем, девочка, со мной... Как тебя зовут? Кто твои родители? Как тебя зовут?

- Алика...

- Алика... Ну, пойдем, я тебя чаем угощу. С вареньем вишневым.

Алика медленно сделала шаг, перестав оглядываться на звезду. Старушка приглашающе отодвинулась с дороги к подворотне и протянула ей руку.

Алика почувствовала сухие крепкие пальцы, охватившие ее ладонь. И очень захотелось чая. Ей представилось, как пар поднимается из тонкого стакана, и запотевают края, как бугорками выступают вишни из варенья. И эта постель гладкие простыни и легкое теплое одеяло вместо промозглого конца ночи. И все же она успела подумать: какая постель; зачем это! Что это! Ведь феи не спят в постелях, а тем более феи снов! Почему постель...