Операция «Сломанная трубка»

— Давайте прочитаем следующий листок. Они обо всем пишут очень подробно, — сказала Ядвига Стефановна и несколько минут беззвучно шевелила губами. — Разбирая в одной из землянок истлевшие вещи, ребята нашли очень странную бутылку. Она была заткнута резиновой пробкой, а внутри нее были какие-то бумажки. Оказывается, это были последние письма партизан, написанные перед решающим боем, когда их со всех сторон окружили…

— Вон ка-ак! — протянул Никон.

— И чуваш, выходит, воевал вместе с польскими партизанами? — перебил его Кестюк.

— Но как же он туда попал? — подала голос Илемби.

— Подождите, наберитесь терпения, — успокоила их Ядвига Стефановна.

Она встала, взяла из сумочки платок, протерла очки и снова взялась за письмо. На этот раз она долго не поднимала голову — не могла оторваться от письма. Время от времени она морщилась, глубоко вздыхала.

Вот она положила листки на диванный валик и вдруг закрыла лицо руками… А когда опустила руки, ребята увидели, что в глазах у нее слезы.

— Что случилось, Ядвига Стефановна? — испуганно спросила Илемби.

Старая библиотекарша сняла очки и вытерла глаза платком.

— Война!.. — сказала она дрогнувшим голосом. — Сколько уже лет прошло… Не дай вам бог, дети…

— Мой дедушка погиб под Сталинградом, — заговорил вдруг Никон. — Маме тогда было всего десять лет. А ее брат, мой дядя, вернулся с войны с одной рукой…

Кестюку вдруг припомнились рассказы матери.

— А мой дедушка был артиллеристом. У бабушки его фотокарточка есть — стоит около пушки…

В комнате с минуту стояла тяжелая тишина. Потом хозяйка снова взяла в руки письмо, но заговорила о том же самом, что и дети.

— А у меня сын не вернулся с войны. Единственный сын. С четвертого курса пединститута ушел на фронт. Погиб при переправе через Днепр. Прислали мне два ордена и медали… Ордена и медали есть, а сына нет… А тут сказано, что польские ребята разослали письма по всем адресам, которые нашли в бутылке. И вот отовсюду приходят неутешительные ответы. Ребята пишут, что они начинают терять надежду отыскать хоть одного из участников кровавого боя в том лесу.

— Но… почему они написали в наш поселок?

— Кто же тогда писал по-чувашски? — почти одновременно спросили Кестюк и Илемби.

— Они и об этом сообщают, — продолжала Ядвига Стефановна, просматривая листки. — Среди писем, написанных по-польски, было одно, написанное на незнакомом языке. Они подумали, что оно написано по-русски, и показали его учителю географии, который закончил Московский университет. Но это письмо не смог прочитать и он. Чуть попозже, когда ребята начали разбирать по одному все слипшиеся в бутылке листки, они обнаружили еще один маленький лоскуток, на котором тем же почерком, что и в письме на незнакомом языке, был написан по-русски адрес поселка в Чувашии.

— Это был наш поселок?!

— Конечно. На том клочке были названия и поселка, и улицы, и номер дома.

— Вот это да! — удивленно переглянулись ребята.

— А знаете, у нас в поселке… — И Никон рассказал Ядвиге Стефановне все, что знал об Акулине Мусимовне.

Узнав, что из ее родных воевал лишь младший брат Василий, да и тот был на Черном море, Ядвига Стефановна и не знала сначала, что сказать. Потому что подпись «А. Мусимов» в конце письма виднелась четко, хотя бумага и пожелтела от времени, истрепалась по краям.

— Мне кажется, — закончила она, — что польские ребята хотели написать письмо не Акулине Мусимовне, а какому-то мужчине — А. Мусимову. И вспомните еще: партизан А. Мусимов начинает свое письмо, вложенное потом в бутылку, словом «отец»…

6

Ребята договорились собраться после обеда у Никона. Поэтому Никон то и дело посматривает на часы и переводит взгляд на окна. Выйдя от Ядвиги Стефановны, они решили сегодня же навестить Акулину Мусимовну. Вдруг она, узнав все, что написали польские ребята, вспомнит что-нибудь такое, о чем давно забыла? Но мать Никона, собираясь на работу во вторую смену, сообщила сыну неприятную новость. Сегодня утром Акулина Мусимовна неожиданно почувствовала себя плохо. Она едва добралась до матери Никона и попросила вызвать «скорую помощь». Пока мать бежала от телефона-автомата, «скорая» уже подкатила к дому. Старушку тут же увезли в больницу.

— Придется нам с тобой последить за домом и за птицей Акулины Мусимовны, — сказала мать, уходя на работу. — Я там прибралась немного. К вечеру сходи кур покорми.

— А чего она вдруг заболела?

— Не знаю. Завтра вот забегу в больницу, спрошу у врачей.

Новость была совершенно неожиданной. Им так хотелось обрадовать Акулину Мусимовну! Ведь они записали весь текст письма на русском языке, а потом, специально для Акулины Мусимовны, перевели его на чувашский. Кроме того, решили сразу же послать письмо в Польшу. Писала его, советуясь с ребятами, Ядвига Стефановна. Они сообщили, что письмо, пришедшее в Чувашию, не попало в руки А. Мусимова, так как такого человека в поселке нет. Письмо попало в руки чувашских пионеров, которые обещают сделать все, чтобы отыскать отца героя-партизана, и, со своей стороны, просят, если вдруг отыщется кто-нибудь из участников того боя, сообщить о нем или дать его адрес. Потом общими усилиями дословно перевели с чувашского на польский последнее письмо героя-земляка и тоже вложили в конверт.

…Кестюк и Илемби, словно сговорившись, пришли одновременно — ровно в половине третьего. Но когда узнали, что хозяйка дома номер шестьдесят восемь вдруг заболела и лежит теперь в больнице, лица их сразу потускнели.

— А я так хотела получше расспросить у Акулины Мусимовны про ее младшего брата! — подосадовала Илемби. — Потому что… если он во время войны был матросом, то вполне мог… с каким-нибудь десантом…

— Ну-у! Как он мог попасть в Польшу? — засомневался Никон. — Ладно бы, скажем, в Болгарию — она рядом с Черным морем. А Польша, сама знаешь, совсем в другой стороне, около Балтийского моря.

Кестюк сначала сидел, не вмешиваясь в разговор, а потом, видно, и его озарила какая-то мысль: он поднял правую руку вверх и щелкнул пальцами.

— А что? Илемби, может, и права! Что, если брат Акулины Мусимовны все-таки воевал на Балтике?

— Но она же два раза сказала, что он служил на Черном море! — возразил Никон.

— Это-то я помню. И при мне она это говорила… Но ведь тогда на адресе нельзя было указывать названия городов. — Кестюк наморщил лоб, стараясь не упустить нить своей мысли. — Тогда писали просто «полевая почта». Об этом и в книгах сказано, и в кино. И на письмах дедушки я видел…

— Значит, если брат Акулины Мусимовны воевал на Балтийском море, то он вполне мог попасть к польским партизанам… Так я поняла, Кестюк? — Глаза у Илемби блестели.

— Да-а, вам просто хочется верить, что письмо написал брат Акулины Мусимовны, — покачал головой Никон. — Забыли уже, что партизана того и звали-то совсем по-другому…

— Я как раз об этом и подумала! — закричала Илемби. — Ведь партизаны часто меняли свои имена и фамилии! Иногда у них одна только кличка и оставалась. Могло же быть, что Мусимов тоже почему-то изменил свое имя?

— Молодчина! — не удержался Кестюк от похвалы. — Ну что ты на это скажешь, Никон?

— Садись, — заулыбался и Никон. — Все это могло быть. Но только вот «если, если»… Это надо проверить. Помнишь, Кестюк, Акулина Мусимовна показывала нам фотокарточку брата?

— Ну, помню.

— Надо посмотреть на нее внимательнее!

— А мы вроде и так…

— Он ведь там снят в бескозырке?

— Точно… — Кестюк начал догадываться, к чему клонит Никон.

— А ты запомнил, что на ней было написано?

— Нет… И как это я не сообразил?! Ведь на бескозырке пишут название флота!

Никон посмотрел на часы.

— Пошли. Проверим сейчас же. Акулина Мусимовна оставила нам ключ от дома. Мне как раз время идти кормить ее кур.

Минут через десять ребята подошли к дому под старой ветлой. Открыли калитку решетчатой ограды и очутились в маленьком дворике. Никон вытащил из кармана ключ и отпер замок на двери веранды. Войдя в дом, все трое подбежали к портрету, висящему на стене между окнами.