Штурм Рейхстага

Но я хочу рассказать не об этом. Все военнопленные были искренне рады своему освобождению, все благодарили наших солдат и офицеров. Один из американцев, увидя на груди младшего сержанта Еремина значок парашютиста, подошел к нему и спросил через переводчика:

— Летчик?

— Парашютным спортом занимался в гражданке, — ответил Еремин.

— А я летчик «Летающей крепости». Знает сержант такие американские самолеты?

— Знаю, — ответил Еремин, — хорошие машины.

Американец улыбнулся и сказал:

— Я раньше не уважал русских. Не знал их. А теперь люблю. Русские молодцы. Я думаю, что без вас мы не смогли бы справиться с фашистами. Англичане воюют очень плохо.

— Мы воевать умеем, — ответил Еремин. — Но по мне лучше мир, чем война.

Американец заулыбался шире.

— Гитлера разобьем, разгромим японцев — и на земле установится вечный мир.

Еремин отрицательно покачал головой.

— Русский не верит в вечный мир? — живо спросил американец.

— Я хочу его, верю в него, только на свете есть очень много злых людей.

— Русский имеет в виду капиталистов?

— Именно капиталистов. Они не оставят нас в покое. Им без войны жизни нет.

— Америка никогда не будет воевать против России. Лично я никогда не подниму оружие против русских, — живо заговорил американец. — Вы богатая страна и мы богатая страна. Будем торговать, будем ездить друг к другу. Хорошо!

Я теперь часто вспоминаю этот разговор. Не думаю, конечно, чтобы простые американцы, вроде этого пленного летчика, хотели воевать против Советского Союза. Но уж очень они терпимы к разным даллесам, маккарти, грюнтерам и другим проповедникам нового военного похода против нашей Родины.

Между прочим, в эти же дни произошел случай, заставивший нас насторожиться и как-то усомниться в искренности наших союзников. Я уже говорил, что наше соединение шло плечом к плечу с Войском Польским. Как-то ночью над нами долго кружил самолет. А утром командир роты старший лейтенант Николаев привел ко мне трех неизвестных в польской форме.

— Сброшены на парашютах ночью, — доложил Николаев. — При задержании оказали сопротивление.

Я их отправил куда следует. Оказалось, что эти трое были агентами эмигрантского польского правительства в Лондоне. Сброшены они были с американского самолета. У них было задание разведать расположение наших частей и вести среди польских солдат антисоветскую пропаганду. Они должны были, в частности, говорить, что скоро на побережье высадятся англо-американские войска, поэтому надо возвращаться домой и ждать клича для войны за освобождение Польши от Советской Армии.

— Кому вы должны были передавать сведения? — спросили агентов.

— Один из нас должен был перейти к немцам, а те доставили бы его в Англию, — ответили они.

— Но ведь гитлеровцы — враги англичан и американцев, — сказали агентам.

— Это ничего, они доставили бы нашего собрата в Англию..

По-моему, в этих кознях и тогда можно было разглядеть грязную руку тех, кто теперь хочет посеять рознь между народами, развязать пожар новой войны.

Что же касается Войска Польского, то оно дралось с врагом очень хорошо. У нас, советских воинов, с польскими солдатами родилась настоящая боевая дружба.

Пока мы шли к берегам Балтийского моря, другие соединения Первого Белорусского фронта победоносно двигались с боями к Одеру. Вскоре и мы получили приказ повернуть к городу Кюстрину и здесь ждать начала новых боевых операций.

На Берлин!

Никто из офицеров нашей стрелковой дивизии никогда не забудет того вечера, когда мы были приглашены в штаб корпуса. К тому времени мы находились уже за Одером, на небольшом плацдарме, отвоеванном у немцев в упорных и кровопролитных боях.

Командир нашего корпуса занимал просторный блиндаж. В нем было светло и очень уютно. До этого я несколько раз встречался с генералом, но сейчас я был поражен его празднично-приподнятым видом и особенно бодрым настроением. Он был в парадном мундире. На большом столе стоял букет свежих подснежников.

— Здравствуйте! — говорил он каждому офицеру и крепко пожимал руку.

— Не иначе, как на Берлин пойдем, — успел мне шепнуть капитан Неустроев.

Я ничего не ответил, но понял, что и праздничный вид генерала и какая-то торжественная обстановка в его блиндаже неспроста.

Когда все командиры батальонов были на месте, генерал посадил рядом с собой полковника Негоду и слегка прерывающимся от волнения голосом сказал:

— Товарищи и боевые друзья! Мне велено сообщить вам, что Верховное Главнокомандование Советской Армии поручило нашему фронту перейти в наступление и взять столицу фашистской Германии — Берлин!

Мы были на военном совещании у старшего начальника. Военный этикет требовал сдержанности, подтянутости, делового внимания. Но можно ли было после этих слов сдержать себя? Как терпеливо ждали мы этой исторической минуты! Разве это не было наградой за все лишения и невзгоды, испытанные нами на тяжелых и длинных дорогах войны!

И мы все разом зааплодировали. Я вспомнил в эти минуты капитана Иванникова, смерть учителя Сатюкова, вспомнил всех, кто шел рядом со мной в бой за освобождение родной земли и кто ради этого пожертвовал своей жизнью. Сердце у меня билось учащенно. У многих на глазах навернулись слезы. Наверное, не я один подумал о погибших товарищах.

А генерал продолжал:

— Нам приказано взять город, где была задумана и подготовлена война, город, который осенью тысяча девятьсот сорок первого года с часу на час ждал сообщения о взятии Москвы, а до этого ликовал по поводу падения Вены, Праги, Варшавы, Белграда, Парижа, Брюсселя, Амстердама, Афин, Киева…

Я пожалел тогда, что этих слов не слышит мой учитель, мой близкий и хороший друг Сергей Васильевич Пешехонов — слесарь-контролер из далекого Челябинска, в тылу вместе со своими товарищами подготавливавший в труде нашу победу…

Изложив в общих чертах приказ Верховного Главнокомандования, генерал отдернул занавеску над картой и сказал:

— Полковник Негода, прошу раздать командирам батальона новые карты Берлинского района…

Каждый из нас развернул карту перед собой.

— Самсонов, — обратился генерал ко мне, — перед вашим батальоном ставится задача…

И здесь, в блиндаже командира корпуса, были выяснены и уточнены все детали будущих боев на берлинском направлении.

В заключение генерал уверенным жестом показал нам на карте полосу наступления корпуса.

— Как видите, берлинский рейхстаг находится в полосе наступления нашего соединения. Маршал Жуков счел нужным специально обратить мое внимание на это обстоятельство. Прошу учесть, товарищи, особенно прошу учесть это Неустроева, Самсонова и Давыдова…

Несколько дней после этого прошли в напряженных трудах. Ни я, никто другой не говорили солдатам о предстоящем наступлении Но разве можно было скрыть ту гигантскую подготовку, которая велась на плацдарме? Каждую ночь к нам прибывали артиллерийские и танковые части. В ночь перед наступлением на плацдарме нельзя было сделать ни одного шага, чтобы не наткнуться на пушку, миномет или танк. А что делала по ночам наша авиация! Еще засветло над головами начинало гудеть небо, и это гудение продолжалось до самого рассвета. Со стороны Берлина доносились глухие разрывы авиабомб. Советская авиация громила оборонительные сооружения врага, разрушала дороги и мосты, по которым к фашистам могли идти подкрепления, наносила удары по артиллерийским позициям и скоплениям войск, изматывала и без того уже сдававшие нервы гитлеровских солдат и офицеров.

В ночь перед наступлением войскам был зачитан приказ маршала Жукова.

— Боевые друзья! — писал Жуков. — Товарищ Сталин от имени Родины и всего советского народа приказал войскам нашего фронта разбить противника на ближайших подступах к Берлину, захватить столицу фашистской Германии — Берлин и водрузить над нею Знамя Победы. Кровью завоевали мы право штурмовать Берлин и первыми войти в него. Я призываю вас выполнить эту задачу с присущей вам воинской доблестью, честью и славой.