Штурм Рейхстага

Рано утром следующего дня, еще до наступления рассвета, над немецкими позициями за Одером разразился неслыханной и невиданной силы артиллерийский ураган. Тысячи молний разрезали предрассветную тьму и неистовствовали в небе, над землей, на земле. Все вокруг дрожало, бушевал ветер, больно давило на уши. Чтобы услышать друга друга, люди кричали изо всех сил. Там, на западе, где были враги, все выше и выше поднималось зарево. Казалось, горела сама земля, пылали камни, железо, сталь, бетон…

— Ну, теперь Гитлеру капут! — восхищенно говорил Степан Семечкин, вглядываясь в темноту.

Я всматривался в лица солдат и офицеров. Все они были строго торжественны, а ведь не всем предстояло дойти до Берлина, хотя нас и отделяло от него не больше восьми десятков километров.

Через некоторое время где-то над нами вспыхнули два прожектора. Это был сигнал к атаке. Я крикнул:

— На Берлин, вперед, ура! — И не успел перепрыгнуть через бруствер окопа, как почти весь батальон оказался впереди меня…

В первый день наступления на Берлин наша авиация сделала более семнадцати тысяч самолетовылетов, побив все известные до сих пор рекорды. А кроме нашего фронта, на Берлин двинулись войска Первого Украинского и Второго Белорусского фронтов.

И все же с первых же часов за Одером завязались очень тяжелые бои. Нашим войскам предстояло разбить полумиллионную отборную гитлеровскую армию, вооруженную до зубов танками, самоходными орудиями, пушками. Каждый населенный пункт, каждый перекресток дорог, каждая высотка, короче говоря, каждая удобная позиция была заранее укреплена врагом, и взять ее было делом нелегким. Кроме того, против нас были использованы зенитные части, а всему миру известно, как крепко был защищен Берлин средствами противовоздушной обороны.

Уже метров через двести от исходного рубежа атаки батальон с правого фланга был обстрелян станковым пулеметом. Потом на нас посыпались вражеские мины, с пронзительным ревом пронесся летающий самолет-снаряд «ФАУ-2».

Чем дальше мы продвигались, тем сопротивление врага все более возрастало.

Когда стало рассветать, первая рота была атакована немецкими танками. Атака была отбита артиллеристами, приданными нашему батальону.

Особенно тяжело пришлось батальону у безымянных высот. Мы были буквально прижаты к земле шквальным огнем вражеских пулеметов и минометов. Пока я связывался со штабом полка и просил огня дивизионной артиллерии, командир роты старший лейтенант Николаев доложил, что он атакован батальоном фашистов. Я принял решение послать на помощь Николаеву два станковых пулемета. Пулеметчикам была поставлена задача — задержать врага до тех пор, пока мы не перегруппируем свои силы. Однако до Николаева добрался лишь один расчет старшего сержанта Гришанова, другой погиб на пути.

Оказавшись лицом к лицу с превосходящими силами врага, Гришанов выбрал удобную позицию и открыл интенсивный огонь. Первые ряды контратакующих были скошены очередями отважного пулеметчика. Теперь фашистам пришлось ложиться на землю. Гришанов переменил позицию и снова ударил по залегшим врагам. Ползком и мелкими перебежками противник начал отходить к высотам.

Наш батальон тем временем достиг расположения роты Николаева и подтянул артиллерию. Открыла огонь по противнику дивизионная артиллерия.

Гришанову теперь можно было отойти к нам, но он заметил подозрительное движение на стороне врага и стал ждать, что будет дальше.

Усиленные самоходными орудиями, фашисты предприняли новую контратаку. Нам она была уже не страшна, а Гришанов попал в критическое положение. Одна самоходка немцев взяла направление прямо на то место, где стоял пулемет старшего сержанта. Он сделал несколько очередей по противнику и стал отходить к нам. И в это время отважного пулеметчика сразил разрыв снаряда вражеской самоходки…

Бой на высотах длился почти целый день. Был ранен мой заместитель капитан Исмагилов. Тяжелое ранение получил старший лейтенант Николаев. Без сознания в санитарный батальон был отправлен Степан Семечкин. Это был какой-то адский день!

Восемнадцатого апреля старшина Иванов, вернувшийся накануне из госпиталя, взял в плен немецкого капитана.

Вот что на допросе показал пленный:

— Сегодня утром Гитлер сообщил войскам, что им сняты с западного фронта две армии, ранее действовавшие против англичан и американцев. Эти армии находятся уже на подступах к Берлину. Он призвал солдат и офицеров продержаться еще только день и тогда наступит облегчение. Русские будут не только остановлены, но и отброшены за Одер.

— А что вы сами думаете о положении Берлина и Германии? — спросили его.

— Если не произойдет никакого чуда, мы погибли. Я со своим подразделением только вчера вечером вступил в бой, а его уже нет. Сам я, как вы видите, в плену.

— А на какое чудо вы надеетесь?

— На то, что к нам на помощь придут англичане и американцы.

— Вы в это верите?

— В нашей армии ходят такие разговоры.

Я тогда не знал, куда бросил Гитлер снятые с западного фронта армии. Но уже ночью командир полка предупредил меня, чтобы батальон в самое ближайшее время был готов к бою с немецкими моряками.

— Вчера они переброшены из какого-то порта на Балтийском море на транспортных самолетах в Берлин и вчера же доставлены на наш участок фронта. Учтите, Самсонов, эти, наверное, будут драться с упорством эсэсовцев.

Я передал предупреждение в роты, артиллеристам, которые действовали вместе с батальоном, танкистам.

Младший сержант Еремин, слышавший мой разговор по телефону, заметил:

— Ну и пусть будут моряки. Вчера разбили курсантов академии, завтра всыпем по первое число морякам. Кого же Гитлер еще перед нами выставит?

Я приказал усилить караулы, а дежурной роте придал противотанковую батарею. Отдыхали в дни берлинской операции мы редко, а если и отдыхали, то всегда по очереди. Обстановка требовала постоянной бдительности и боевой готовности.

Часа в два ночи я был разбужен моим ординарцем.

— В чем дело?

— Тут к вам какого-то немца привели.

В дом вошел пожилой мужчина в гражданской одежде. Я вызвал старшину Иванова, который хорошо знал немецкий язык, и спросил пришельца:

— Что у вас ко мне?

— Я прошу правильно меня понять, — ответил тот. — Я не предатель, я настоящий немец и патриот Германии. Но я ненавижу Гитлера и верю в здравый ум русского народа. Я уверен, что русские не хотят уничтожения Германии и немецкого народа!

Я ответил известными словами товарища Сталина:

— Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остаётся.

— Я пришел сообщить русскому офицеру, что его части грозит опасность. Из Берлина пришли немецкие моряки. Я узнал, что они собираются атаковать вас в четыре часа утра. Когда я уходил сюда, моряки прошли в лес, а артиллеристы снимали чехлы с орудий…

Я поблагодарил немца и отпустил его. Но в голове был один вопрос: верить ему или не верить?

— Что вы думаете, старшина? — спросил я у Иванова.

— Я ему верю, — ответил старшина. — Ведь он рисковал жизнью, пробираясь к нам.

Я доложил об этом разговоре командиру полка. Тот приказал немедленно приготовиться к отпору, пообещав со своей стороны прислать в батальон подразделение гвардейских минометов.

Лес находился слева от селения, в котором мы ночевали. Позади селения лежала небольшая высотка, господствующая и над селением и над лесом. Я решил сосредоточить батальон за ней, выставив в направлении леса танки и часть артиллерии. Один танк и противотанковую батарею я оставил в резерве. Кто знает, как развернутся события, а резерв в бою имеет неоценимое значение. Вскоре прибыли гвардейские минометы. Я ознакомил командира минометчиков с планом обороны и посоветовал ему приготовить огонь в разных направлениях.

Ровно в четыре часа утра, как и говорил немец, по оставленному нами селению ударила фашистская артиллерия. По интенсивности и продолжительности огня можно было заключить, что немцы задумали серьезное дело.